Ирвин Шоу - Одиссея стрелка

- Какие? - спросил Новак.

- "Vouno", - что значит "гора", "Vrohi" - "дождь", "Theos" - "бог", "Avrion" - "завтра" и "Yassou" - это значит "прощай".

- Yassou, - произнес Новак, - прощай.

- Потом вышло солнце, и начало парить. Все молчали. Сидели и глядели, как подсыхает трава. Потом кое-где лужи исчезли, а потом затвердела грязь. Забрались мы тогда в ДС-3, а греки стали тянуть, толкать машину, и наконец мы выкарабкались оттуда. А те крестьяне стояли внизу и махали руками, как будто провожали нас на Центральном вокзале в Нью-Йорке. Не пролетели мы и десяти миль, как оказались прямо над расположением немцев. Они дали по нам несколько залпов, но промазали. Лучшая минута во всей моей жизни была та, когда я укладывался на койку в каирском госпитале. Целую минуту я просто стоял рядом с ней и смотрел на простыни. Потом лег, очень медленно.

- А что стало с греками? Вы что-нибудь о них знаете? - спросил Новак.

- Нет, - ответил Стаис. - Наверное, они все еще там. Ждут. Надеются, что мы когда-нибудь вернемся.

В наступившем молчании слышался только скрип пера Новака. Стаис думал о трех греках с худыми, темными лицами горцев. Такими он их видел последний раз: машут руками, постепенно отдаляясь и исчезая среди кустарника на короткой зеленой траве горного пастбища, у самого Эгейского моря. Они были приветливы и полны желания услужить, а в глазах затаилось такое выражение, будто они ждут смерти.

- Сколько у вас на счету вылетов? - спросил Новак.

- Двадцать один с половиной, - ответил Стаис. Он улыбнулся. - Последний я посчитал за половину.

- А сколько вам лет? - Новак, очевидно, старательно описывал все, заслуживающее внимания, девушке техника-сержанта.

- Девятнадцать.

- Вы выглядите старше, - сказал Уайтджек.

- Да, - ответил Стаис.

- Значительно старше.

- Да.

- А сами вы сбили хоть один самолет? - Новак поглядел на него застенчиво, его мясистое красное лицо было неуверенным и смущенным, как у мальчишки, задающего сомнительные вопросы о девочках. - Лично вы?

- Два, - сказал Стаис, - лично.

- И что вы чувствовали?.

- Оставь ты его в покое, - сказал Уайтджек, - у человека глаза слипаются от усталости.

- Я почувствовал облегчение, - сказал Стаис. Он постарался вспомнить, что действительно почувствовал, когда дал очередь и "фокке-вульф" задымился, как вонючая дымовая шашка, и немецкий пилот еще какой-то миг неистово боролся, пытаясь сбить огонь, а потом перестал неистово бороться. Разве такое кому-нибудь расскажешь, самому и то словами не вспомнить. Узнаете, - сказал он, - и довольно скоро. В небе до черта немцев.

- Япошек, - вставил Уайтджек. - Мы собираемся в Индию.

- В небе до черта япошек.

Все приумолкли, и только эхо от слова "япошек" прошелестело в длинной притихшей комнате над пустыми рядами коек. Стаис почувствовал прежнее пошатывающее головокружение, то, которое начинается где-то за глазными яблоками и происхождение которого врач в Каире объяснил голоданием, шоком, пережитыми опасностями или всем этим, вместе взятым. Он лег на спину, стараясь не закрывать глаз, потому что, когда он закрывал их, головокружение становилось сильней, а пошатывание просто непереносимым.

- Еще один вопрос, - сказал Новак. - А как парни?.. Боятся?

- И вы испугаетесь, - сказал Стаис.

- Ты и это напишешь девушке из Флашинга? - ехидно спросил Уайтджек.

- Нет, - ответил Новак спокойно, - это я для себя.

- Если вы хотите спать, - сказал Уайтджек, - я этого фермера заставлю заткнуться.

- Да нет, - сказал Стаис, - я рад поговорить.

- Вы с ним поосторожней! - сказал Уайтджек. - А то он начнет рассказывать о своей девушке из Флашинга.

- Послушаю с удовольствием, - сказал Стаис.

- Что тут странного? Мне действительно хочется говорить о ней, - сказал Новак. За всю мою жизнь я не знал девушки лучше этой. Я бы женился на ней, если бы мог.

- А мой девиз, - сказал Уайтджек, - никогда не женись на девчонке, которая ложится с тобой с первого раза. Сто против одного, что она уже не чиста. Со второго раза - это, конечно, уже другое дело. - Он подмигнул Стаису.

- Я был во Флашинге, Лонг-Айленд, на пятинедельных курсах аэрофотографов и жил при ХСМЛ [христианский союз молодых людей], - сказал Новак.

- В этом месте я обычно ухожу. - Уайтджек слез с койки и стал натягивать штаны.

- В ХСМЛ было прекрасно: на каждые две комнаты - ванная, отличная жратва, - серьезно говорил Новак, обращаясь к Стаису, - но должен признаться, мне было одиноко во Флашинге, Лонг-Айленд.

- Я вернусь к девятой главе этой печальной повести, - сказал Уайтджек, застегивая рубашку.