Дукенбай Досжан - Шелковый путь

— Что еще за свистопляска? Займешься когда-нибудь делом всерьез?!

— А как же? Всю жизнь об автолавке и мечтал!

— Посмотри на своих сверстников. Кто чабан, кто шахтер…

— Оставь! Умру, а в шахту не полезу, и в пустыне за овцами бродить не стану. А вот автолавка — как раз по мне. И не морочьте голову!

Иногда, долгими ночами, Лапке погружался в пучину дум. Он взвешивал свое прошлое, заглядывал во все его закоулки, мысленно вновь исхаживал все тропинки. И всякий раз поражался причудливой игре прихотливой судьбы, которая кого возносила на вершину удачи, кого низвергала в пропасть бесславия. И сравнивал себя со своими сверстниками. И так и сяк прикидывал. В каждый хлев, в каждый дом — в мыслях заглядывал. И непременно получалось, что самый удобный угол — свой, самый просторный хлев — свой, самый уютный, теплый очаг — свой. А ведь и впрямь: нужды никакой, дом — полная чаша, поголовье скота растет. Как говорится, и кость крепка, и кишки в сале.

А у других? Ну, смотался он на днях к знакомым чабанам. Расплод овец — горячая пора. Лапке о житье-бытье расспрашивает, чабан о ягнятах долдонит. Лапке — дремать, чабан — орать: «Эй, пригони сюда барана-производителя!» Он пару ящиков водки прихватил, чтобы настроение поднять, а чабану и присесть недосуг. Он ему новый костюм сует, а чабан про раздельную пастьбу поет. Тьфу!.. Разве это жизнь?! Махнул он рукой и укатил восвояси.

Благодарение всевышнему, неведомы ему чабанские заботы. Дрыхни — сколько влезет. Проснешься часов в десять, долго чай дуешь, крепкий, крутой, с верблюжьим молочком. Потом, обмахиваясь, спрашиваешь: «А где детки?» «На двор выпроводила, — отвечает юная жена. — Чтоб тебе чаек попить не мешали…» «А-а… — подумаешь с удовольствием. — Ну, я, пожалуй, подамся в район». В глазах жены вспыхивает огонек. «В район», — звучит так значительно и непостижимо таинственно. Потом заведешь машину и даешь жене наказы: «Смотри, чтобы дети не купались в пруду. Пиявки искусают. Старик Жанадиль давненько брал в долг два кило чая. Пусть вернет деньги. Ковры из гостевой вынеси на солнце. Выбей, почисти! Да за скотом приглядывай!» И пока не тронешься с места, вколачиваешь в бабью башку: «Сделай! Смотри!.. Приглядывай!..»

К обеду, волоча за собой сизый шлейф пыли, въезжает в район. Первый визит наносится кому? Ну, конечно, председателю рабкоопа. «Как живете-можете, почтенный? В здравии ли все ваше семейство? Может, пора подкинуть свежего мясца, уважаемый? А может, малость прогуляемся-поразвеемся? Не угодно ли за мой счет, радетель-благодетель?..»

На другой день с тяжелой головой, с опухшими глазами, с помятым лицом вваливаешься в дом братца Молды. Все тебя раздражает, ворчать начинаешь с порога. «Оу! Дверь у вас распахнута настежь. На кухне — тарарам. Никто не встречает… А если я вор? Если я обчищу вас до нитки?!» Курчавый малец, на миг отрываясь от книги, заявляет: «Папа в больнице, мама в школе». У, активисты! Деятели чертовы! Разбрелись, кто куда… А за домом следить кому? А готовить кому? А гостей встречать? Или вам денег все мало?! Что ваш дом, что общежитие — один черт! Может, поднесешь дяде, племяш?

— Кто пьет в одиночку, пьяницей станет, — отвечает курчавый.

— Ах, паразит! Это тебе отец небось внушил?!

— А индюк в холодильнике для гостей…

— Ах, паразит! Я не гость, что ли, а?!

И хватаешь индюка из холодильника, из серванта — бутылку коньяка и сам себе устраиваешь пир. Сказано ведь: пищу друга истребляй, как врага, И вот коньяк допит, косточки индюка обглоданы, и ты встаешь, покачиваешься, рыгаешь, племяша щелк ногтем по курчавому калгану. «Передай привет своим предкам! Скажи: дядя из аула приезжал. Голодный, скажи, уехал. Недовольный! Обиженный! Оскорбленный! Понял?!»

Рассуждает Лапке:

«Никогда не вырывайся вперед — подсекут, подножку подставят. В хвосте тоже не оставайся — пыли наглотаешься, затопчут. Милое дело — середина. Никто не придерется. Опасайся всезнаек, грамотеев. Не раскрывай души, не делись тайной. Не позволяй никому совать грязный нос в твое дело. Не то худо будет…»

Размышляет Лапке:

«Жизнь дается только раз, и нечего ее разменивать на мелочи — на разные мечты, на борьбу, суету, обиды, дрязги, порывы, карьеру. Чушь все это! Лежать следует на том боку, на котором более удобно. Слава всевышнему, чем я хуже других?! «Москвич», домина из восьми комнат, семь ковров, десятков пять овец, кругленькая сумма на книжке наверняка обеспечат беззаботную житуху…»

Сидел Лапке на корточках у арыка, подводил баланс жизни на счетах мысли, вспоминал, отчего так взбеленился ученый братец. А было все так.