Дукенбай Досжан - Шелковый путь

— Да, да, конечно… ничего не поделаешь, — озабоченно пробормотал редактор и достал из потайного кармашка несколько красненьких. — Если с тридцатью гектарами что-нибудь придумаем, непременно заеду, посижу, побеседую с почтенным ученым, автограф попрошу. А ты скажи ему, что, дескать, есть у тебя такой друг, который ради науки, как это… светлой творческой мысли готов всем пожертвовать, даже не есть, не пить. Эх, промчимся по этой жизни, не видя вокруг себя ничего, кроме кукурузы и ветра…

Олжатай скорбно потупился, вздохнул. Когда-то он лет двенадцать бессменно заведовал отделом агитации и пропаганды в районе. Редактором стал недавно. Одна у него слабость — собрания. Тут он забывает все на свете и готов заседать днем и ночью. Омирсерик живо представил своего друга: в три погибели согнулся над бумагами, под глазами темные круги, волосы растрепаны, на пальце мозоль, сидит себе пером скрипит, доклад строчит, бормочет, как заведенный.

По дороге на базар Омирсерик подумал: приглашу-ка редактора в гости. Пусть познакомится с Устеке, посидит спокойно, хоть на часок забудет про работу и заботы, поразвеется немного. С такими мыслями Омирсерик добрался до небольшого базарчика на краю районного центра. Хоть и пятница, а народу собралось уйма. Неторопливо ходили старики, заложив посохи за спину, зорко оглядывались по сторонам, хотя ничего не покупали и не продавали; прохаживались со скучающим видом патлатые юнцы; то здесь, то там белели платки молодок. Слепой жырши-сказитель у ворот базара гортанно пел, споря с ветром и подыгрывая себе на гармони. Пел он на старинный лад, протяжно, широко, не срываясь на крик, как нынешние эстрадные горлодеры. Омирсерик положил ему в чашку железный рубль. В сторонке пожилая казашка продавала кумыс из мягко колыхавшегося бурдюка. Омирсерик проглотил слюнки и быстрее прошел мимо. На бугре белели овцы, словно разбросанный по дастархану колотый сахар. Навстречу откуда ни возьмись выскочил знакомый торговец-посредник с воспаленными от ветра глазами. Затараторил с ходу:

— Апырмай-ай… Ты слышал, знаменитого скакуна Байкурена на базар привели. Видно, отскакал бедняга. На мясо пускают.

— А у нас машина сегодня перевернулась, и я едва не откинул копыта.

— Раньше, бывало, скакунов в реке купали, а нынешняя молодежь разве умеет обращаться с лошадьми?

— Верно говорили наши предки: смерть всегда тенью за тобою бродит.

— Люди с ума посходили. Представляешь: за поносливого козленка цену кобылы просят.

— Еще немного, и отправились бы к аллаху. Трижды перевернулись — и ничего. Только лобовое стекло треснуло…

Торговец-посредник скривился, смекнув, что от такого разговора навара нет, и собрался было уходить, но тут Омирсерик сказал, что намерен купить овцу, в меру жирную, в меру нежную, чтобы не стыдно было угощать гостя.

Посредник оживился, засучил рукава, поплевал на ладони и бросился ощупывать попеременно всех овец, пригнанных на базар. Наконец выволок плотного молодого барашка.

— Вот, не пожалеешь, откормлен на добрых травах. Не чета тем, пузатым. С виду те крупные, а мясо что сено. Ни вкуса, ни силы от него.

Омирсерик отсчитал хозяину деньги, а трешку сунул расторопному посреднику за услугу.

Ветер Львиная Грива к полудню чуть поутих, но Омирсерик знал — к вечеру, как только спадет жара, он вновь завоет, засвистит и начнет выколачивать пыль из земли. Барашек упрямился, не хотел идти, тяжело поводил боками. Вдали в полуденном мареве зыбились горы. Омирсерик с трудом дотащил его до шоссе и, обливаясь потом, присел отдохнуть на валун. Мимо проносились машины. Не успел Омирсерик отдышаться, прийти в себя, как одна из них вдруг затормозила. Знакомый парень — чтоб прожить ему тысячу лет! — быстро и без всякой платы примчал его прямо к дому. Во двор Омирсерик ввалился так, будто только что свернул гору.

— Где вы, бездельники?! — крикнул детей. — У отца, понимаешь, еле-еле душа в теле, а они тут ворон на небе считают. А ну закройте ворота, привяжите барашка, посматривайте за ним… дынной коркой накормите… отнесите… принесите…

На сердце его потеплело, когда увидел, что жена выбелила все комнаты и выдраила все до блеска. Он поразмышлял немного, сказать ли ей о дорожном происшествии, и решил не волновать понапрасну. Только сейчас он заметил на кровати две новые подушки и белую простыню. Жена смущенно улыбнулась:

— В долг купила. Помнишь, как однажды Устеке приехал к нам с другом-поэтом, а тому не хватило одеяла и подушки. Так стыдно было…