Дукенбай Досжан - Шелковый путь

— Конечно! Как ночная прохлада…

— Это и есть запах красавицы! Теперь знаю…

Разумеется, речь шла о прелестной лилипутке.

Сызмала я люблю бывать у отца на бахче. Он у меня истинный дехканин, знает свое дело. Никогда не пускает на поле, когда завязи еще зеленые. Но в летнюю пору шильде [37] Шильде — самый жаркий период лета, приходящийся на июль. , когда дыни только начинают созревать, меня не удержать. Я так и рвусь на бахчу — однако, как различить редкую еще спелую дыньку среди великого множества недозрелых? У меня свой способ. Иду на подветренную сторону поля, опускаюсь на четвереньки и внимательно принюхиваюсь. И доходит до меня чудесный аромат — я держу нос по ветру и ползу, поводя головою. Так, верхним чутьем, я нахожу сладенькую дыньку-скороспелку, с кулак величиною, которая всегда прячется где-нибудь в укромном местечке.

Маленькая ароматная дыня и маленькая гимнастка — их благоухание было одинаковым…

После этих событий Ягимус сильно переменился. На улице уже ни с кем не ссорился, на ребятишек не орал. Ходил этаким святошей, опустив глаза, под которыми темнели синие круги. Раньше катился по жизни мячиком, теперь сидмя сидел дома, как тыква на грядке. Скоро и совсем перестал показываться на люди. Кровать да домбра — вот и все приятели Ягимуса.

— Бедняга захворал, — решил мой отец.

Живет в ауле фельдшер, русский человек, незапамятно давно приехавший к нам из города. Уличное имя его — Першал-аксакал, то есть Старик Фельдшер. Спал, как и все казахи, на кошме, держал овец и, во всем уподобившись нам, ходил с бритой головой, носил тюбетейку, обшитую бисером. Этому Першал-аксакалу и сказал, видимо, отец про болезнь Ягимуса. Наведался к нему вечером фельдшер.

Он пришел с медицинской сумкой — и зонтик под мышкой. Зимой и летом старик не расставался с зонтом. Я был как раз у Ягимуса, сидел рядом с ним и листал журнал.

— Как живем, баранчук? — буркнул Першал-аксакал.

Зашуршал плащом, снимая его. Стянул с головы тюбетейку, нахлобучил ее на свое колено. Попросил подать полотенце. Долго обтирал бритую макушку, шею, лицо, поковырялся в ушах. Затем молча указал на чайник. Чаю попить фельдшер любил. Даже присловье такое принадлежало ему: «Еда в глотку не идет, коли рядом самовар не поет». Я, разумеется, вскочил и тотчас взялся за чайник.

— Э, такой богатырь! Копкар тебе надо тягать, а не валяться, — сказал фельдшер после того, как заглянул в рот Ягимусу и прищелкнул пальцами перед его глазами.

Першал-аксакал все болезни делил на две категории. Первая — от желудка, вторая — от испуга. На этот раз он нашел, что недуг имеет желудочную причину, и дал Ягимусу пригоршню белых и голубых таблеток.

— А вообще-то, баранчук, бабу тебе надо, — завершил он и расхохотался.

Причмокивая, один выдул весь чайник.

Но какой там «кокпар тягать» — вскоре мой бедный дружок еле мог на ишака сесть, чтобы развозить почту. Занемог он всерьез. И причиною была душа.

Он как бы с недоумением смотрел вокруг себя, не понимая, отчего ему столь худо, тогда как степь широка и жизнь привольна. Отчего это душа никнет, а земля словно засасывает его ноги. И не ходить ему весело среди высоких людей, и как будто в чем-то он прегрешил перед ними… Вечно унижен. А ведь мог бы тоже, как и другие, трудом своим кормить семью, держать дом, над которым высоко поднимался бы дымок очага. И ничего этого нет — так в чем же причина? Неужели его доля — до самой смерти прозябать в своем темном углу, не вкусив и крошки счастья?..

Ягимус не нашего рода, сын пришельца. Но не в этом, конечно, причина его несчастья. Вон фельдшер живет себе не тужит, а ведь и он чужак, хотя и бреет голову и на голове этой носит тюбетейку.

Нет, не тужит Першал-аксакал, прибывшим к нам из далеких краев. Ходит шуршит плащом болоньей. Неизменные на нем штаны галифе, растопыренные у бедер, словно рыбьи жабры; на ногах скрипучие сафьяновые сапожки. Выйдет поутру из дома, с важным видом осмотрит небеса, вернется и возьмет зонт. Через плечо повесит сумку.

Есть посреди нашего аула высокий холм, растет на нем одинокий карагач с отсохшей макушкой; под деревом деревянная скамья. С холма аул виден как на ладони. Фельдшер обычно сидит на скамейке, повесив сумку на сук. Подняв очки на лоб, вытянув ноги, он смотрит в раскрытый журнал «Акушерство», которой постоянно носит в боковом кармане… Старик медленно листает журнал, словно ищет между страницами запропавшую там иголку, и внешний мир в эту минуту не существует для него.