Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Но нет… Видно, так в жизни не бывает.

Выходит, у жизни, как и у течения реки, есть свой порядок. И не надо торопиться, суетиться, стремиться кого-то опередить, кого-то обогнать. Ничего из этого не выйдет. Разве только сам себя обманешь. Все следует начинать с начала. Все следует пережить самому. Каждый должен выбрать свою тропинку и пройти по ней от начала до конца, даже если заблудится, ошибется, ушибется, разочаруется, набьет себе в пути шишек. Надо быть терпеливым и мужественным. Все испытать самому. И не прятаться по углам, не мечтать о несбыточном. К цели своей, к мечте своей надо идти долго и упорно.

Устабай вдруг очень ясно это понял. Всем сердцем. И ему стало легко, хотя и немного грустно.

Пожевывая свою жвачку, брел, не спеша, надменный верблюд. Уже и солнце зашло. Вдали замелькали огни родного аула. Сердце Устабая радостно забилось.

Небо наливалось сумраком. Опускалось все ниже, ниже. Скрипела арба. Пухлая пыль вздымалась из-под ног верблюда.

Наконец добрались до окраины аула. Верблюд вдруг чего-то испугался, ступил на обочину. Одинокой тенью стоял у дороги Муталиф. Старик-возница рассердился:

— Ты что это, нечестивец, точно разбойник какой на дороге торчишь?! Верблюд чуть арбу из-за тебя не опрокинул…

Муталиф, не обращая внимания на ворчание старика, протянул Устабаю руку.

Устабай спрыгнул на землю, отряхнул с себя пыль.

— Весь день дожидаюсь тебя, — Муталиф жарко задышал ему в лицо, — Все глаза высмотрел… Ну как? Встретил торговца умом? Купил?..

Устабай не ответил. Он догадался, что и непутевый Муталиф надеялся получить от него хоть немного ума. Надоело ему слушать упреки учительницы. И ему хотелось бы учиться хррошо, быть в числе примерных пионеров. Должно быть, надоело с утра до вечера мотаться по улице и гонять велосипед.

Устабай посмотрел на друга, и ему стало искренне жаль его. Он похлопал его по плечу и протянул горсть жареных фисташек.

— Знаешь… Коварный ловкач провел нас за нос. Напрасно все эти дни предавался я мечтам. Пустое все…

— Э-э… — печально протянул Муталиф. — Я ведь тоже подумал: ай, вряд ли ум продается за бесценок.

— Да, да… Ум на базаре, оказывается, не продается. Если бы продавался, такие пройдохи, как Алтынбала или Саймасай, давно бы его мешками закупили. Никому ничего не оставили бы…

Два друга молча пошли рядом. Поднялись на холм за аулом. Внизу смутно белели дома, играли-перемигивались огоньки. А за холмом протянулась далеко-далеко бурая степь. Бугрились холмы, увалы. Во все стороны огромного мира тянулись нехоженые тропы. Вокруг была жизнь, неведомая, заманчивая, со всеми своими радостями и горестями.

Степной ветер донес запах терпкой полыни.

Почтенные люди называли его Ягимус, что по арабскому письму означает «доблестный». Легкомысленная молодежь, зубоскалы аула переиначили это слово и говорили по-казахски — Жагимсыз — «дурной» то есть, или «противный».

А мне, сколь помнится, никогда не казалась противной эта кроткая душа, и доблестной не казалась. Человек возил себе почту на сереньком ишаке, бойко перебиравшем копытцами по пыльной дороге. Помню его всегда безбородым, сморщенным, крошечным — и впрямь неказистым, он и до сих пор таков и всем давно привычен. Мой отец, например, говорил о нем только хорошее, не ставил его ниже других и неизменно называл пареньком. Потянувшись к искренней ласке, Ягимус приходил к нам как к родне и при любом случае спешил помочь моей матери, часто хворавшей, подметал двор, убирал скотину, щепал лучину для самовара. Шустро действовал: так и катился по двору, словно мячик, появляясь то в комнате, то возле кухонного очага.

И всегда веселый, бодренький, улыбка наготове…

Однажды шел я из школы — а навстречу Ягимус.

Нечаянно сказал ему Жагимсыз, вслух произнеся обидную кличку, данную ему озорниками. Повернулся он и ушел, слова не сказав. Пожаловался у нас дома — в тот же день испытал я на себе крутой нрав моего отца.

— Вот проклянет тебя убогий, — ругал ом меня, — беду узнаешь. Какой шайтан дернул тебя за язык дразнить паренька? Проклятие урода что яд мохнатого паука — не трогай их!

И чтобы окончательно дошло до меня, отец рассказал историю маленького Ягимуса…

Шел двадцать восьмой год, начали создавать товарищества по артельному хозяйствованию на земле. Время трудное: ели пустую похлебку, ходили, прикрывая руками прорехи на штанах. Всем было тяжело.