Василий Аксенов - «Юность». Избранное. X. 1955-1965

Это всем нам знакомо,
Мы прошли через это:
По путевке райкома
Въехать в знойное лето.

Въехать в марево степи,
Въехать в знойное утро
На гремящем прицепе.
На усталой попутной.

Въехать звонкою стайкой
И чернеть от загара,
В пропылившихся майках,
Подвернув шаровары.

Задыхаться от ветра,
Пить вприпад из речушек.
Обмелевших заметно
В этой дьявольской суши,

И работать, работать
То ведром, то лопатой.
Между грязных и потных.
От усталости ватных.

Это всем нам знакомо
И привычно:
В семнадцать
По путевке райкома
В дальний путь собираться.

А человек не спит.
Он не ложится спать,
то у стола сидит,
то у окна опять.
Все ходит без конца
в молчании бессонном
…Мерцание лица
в стекле оконном.
Сквозь пару жарких глаз
и собственный висок
он различает Марс
и улицы кусок.
О чем его тоска?
О том, что тридцать лет
и та, кого искал, —
ее все нет и нет.
О чем его печаль?
О том, что тридцать лет
и молодости жаль,
и нету сигарет.
Его уж чудаком
ровесники зовут.
Ему уже знаком
их постоянный суд.
Мол, говорит не то,
что надо говорить.
Не шьет себе пальто —
все б в кожанке ходить…
А человек не спит,
в коммуну крепко верит.
И кожанка висит
на вешалке у двери.
Переместился Марс,
к рассвету ночь идет.
Одной из многих трасс
рокочет самолет.
И виден под крылом
звездой бессонной дом…
О, знал бы человек,
что думают о нем,
хоть он и незнаком!
Он строчка между строк:
и нет ее — и есть.
Схватив любой листок,
ее хотят прочесть.
Но время знает срок.

А человек не спит.

Голубиные крылья ветер в небе полощет.
Я не видел неба такого высокого…
Всякий может прийти на эту площадь,
а я туда не пускал бы всякого.
Не хочу, чтобы там рандеву назначали
те, что с пьяным весельем знакомы ночами,
чтобы наглый пижон
в заграничной ковбойке
говорил девице
смазливой и бойкой:
«Дорогая моя, чтоб не разминуться,
мы встретимся в девять
          на Революции…»
Пусть приходят туда только самые чистые,
только самые честные, самые сильные.
Пусть приходят девчонки с глазами
                лучистыми,
прибегают мальчишки с букетами синими.
Пусть приходят туда после славных вахт,
от трудов,
     от станков,
          из глубоких шахт.
Не пускайте туда лицемеров пошленьких!
Закажите дороги карьеристам и выжигам:

слишком жаркою кровью название площади
на фронтонах всех зданий
            страны моей
                  выжжено.
Вот такую бы я предложил резолюцию
относительно площади революции…

Женщины шли — на плечах лопаты —
Окопы рыть под городом Москвой.
Страна смотрела на меня с плаката
Седая,
С непокрытой головой.
Она звала меня глазами строгими.
Сжав твердо губы, чтобы не кричать,
И мне казалось, что похожа Родина
На тетю Дашу из квартиры «пять».
На тетю Дашу, рядом с нами жившую.
Двух сыновей на Запад проводившую,
Да, на нее, вдову красноармейскую,
Усталую,
    упрямую
        и резкую.

Хотелось мне участвовать в десантах,
Кричать в эфир: «Тюльпан, я Резеда!»
Мне шел тогда
       едва второй десяток,
Меня на фронт не брали поезда.
И я смотрел с серьезностью недетской
В ее лицо с морщинками у губ
И лишь на двойки отвечал немецкий,
Чтоб выразить презрение к врагу.

Она звала меня глазами строгими,
Сжав твердо губы, чтобы не кричать.
И мне казалось, что похожа Родина
На тетю Дашу из квартиры «пять».