Анри Барбюс - Огонь

- Это все пустяки, ребята, - говорит новый сержант (он проходил мимо и остановился). - Вы бы поглядели, чем нас угощали под Верденом, я там был. Только "большаками": триста восемьдесят, четыреста двадцать, четыреста сорок. Вот когда тебя так обстреляют, можешь сказать: "Теперь я знаю, что такое бомбардировка!" Целые леса скошены, как хлеба; все прикрытия пробиты, разворочены, даже если на них в три ряда лежали бревна и земля; все перекрестки политы стальным дождем, дороги перевернуты вверх дном и превращены в какие-то длинные горбы; везде разгромленные обозы, разбитые орудия, трупы, словно наваленные в кучи лопатой. Одним снарядом убивало по тридцать человек; некоторых подбрасывало в воздух метров на пятнадцать; куски штанов болтались на верхушках тех деревьев, что еще уцелели. В Вердене снаряды триста восемьдесят попадали в дома через крыши, пробивали два, а то и три этажа, взрывались внизу, и вся конура взлетала к черту, а в поле целые батальоны рассыпались и прятались от этого вихря, как бедная беззащитная дичь. На каждом шагу в поле валялись осколки толщиной в руку, широченные; чтобы поднять такой железный черепок, понадобилось бы четыре солдата. А поля... Да это были не поля, а нагромождения скал!.. И так целые месяцы. А тут что? Пустяки! - повторил сержант и пошел дальше, наверно, поделиться теми же воспоминаниями с другими солдатами.

- Капрал, погляди-ка на этих ребят! Рехнулись они, что ли?

На бомбардируемой позиции какие-то крошечные люди бежали к месту взрывов.

- Это артиллеристы, - сказал Бертран. - Как только "чемодан" разорвется, они бегут искать в яме дистанционную трубку; по ее положению и по тому, как она вошла в землю, можно узнать позицию батареи, понимаешь? А расстояние стоит только прочесть: его отмечают на делениях, нарезанных по кольцу трубки, когда закладывают снаряд.

- Все равно... Ну и молодцы эти "артишоки"! Выйти под такой обстрел!..

- Артиллеристы, - сказал солдат из другой роты, который прогуливался по траншее, - артиллеристы либо очень хороши, либо ничего не стоят. Либо молодцы, либо дрянь. Раз как-то я...

- Это можно сказать обо всех солдатах.

- Может быть. Но я говорю тебе не обо всех. Я говорю об артиллерии, и еще я говорю, что...

- Эй, ребята, поищем прикрытие, побережем свои старые кости! А то осколок угодит нам в башку.

Чужой солдат так и не кончил своей истории и пошел дальше рассказывать ее другим, а Кокон из духа противоречия заявил:

- Нечего сказать, весело будет в прикрытии, если ужо здесь мы не очень приятно проводим время.

- Гляди, они швыряют минами! - сказал Паради, показывая направо на наши позиции.

Мины взлетали прямо или почти прямо, как жаворонки, подрагивая и шурша, останавливались, колыхались и падали, возвещая в последние секунды о своем падении хорошо знакомым нам "детским криком". Отсюда казалось, что люди на горном кряже выстроились в ряд и играют в мяч.

- Мой брат пишет, что в Аргоннах их обстреливают "горлицами", говорит Ламюз. - Это большие тяжелые штуки; их бросают на близком расстоянии. Они летят и воркуют, право воркуют, а как разорвутся, поднимается такой кавардак!..

- А хуже всего "крапуйо": он как будто гонится за тобой и бросается на тебя, сносит насыпь и разрывается в самой траншее.

- А-а!.. Слышал?

До нас донесся свист и вдруг утих: снаряд не разорвался.

- Этот снаряд говорит: "Начхать!" - заметил Паради.

Мы навострили уши, чтобы иметь удовольствие услышать (или не услышать) свист других снарядов.

Ламюз сказал:

- Тут все поля, все дороги, все деревни усеяны неразорвавшимися снарядами разных калибров, и, надо признаться, нашими тоже. Вся земля, наверно, набита ими, но их не видать. Спрашивается, что делать, когда придет время сказать! "Надо опять пахать землю!"

В своем неистовом однообразии огненный и железный вихрь не утихает: со свистом разрывается шрапнель, наделенная металлической душой, обуянная бешенством; грохочут крупные фугасные снаряды, словно разлетевшийся паровоз с размаху разбивается о стену или груды рельсов и стальных стропил катятся вниз по склону. Воздух уплотняется; его рассекает чье-то тяжелое дыхание; кругом, вглубь и вширь, продолжается разгром земли.

И другие пушки вступают в действие. Это - наши. По звуку их выстрелы похожи на выстрелы семидесятипятимиллиметровых орудий, но сильней; эхо гремит протяжно и гулко, как отзвук грома в горах.

- Это длинные стодвадцатимиллиметровки. Они стоят на опушке леса, в одном километре отсюда. Славные пушечки, брат; они похожи на серых гончих. Тонкие, с маленьким ротиком. Так и хочется сказать им: "Мадам!" Это не то что двухсотдвадцатимиллиметровки: у них только пасть - какое-то ведро из-под угля, они харкают снарядом снизу вверх. Здорово работают! Но в артиллерийских обозах они похожи на безногих калек в колясочках.