Анри Барбюс - Огонь

"Но как же, брат?.."

"Никаких "но". Сейчас девять часов вечера, а ты должен убраться до зари. Значит, прощай, друг! Эй, ребята, пошли!"

"Пошли, - отвечают ребята. - Спокойной ночи!"

И вот они уже подходят к двери, открывают ее. Тут мы с Мариеттой переглянулись. И не двинулись с места. Потом опять переглянулись и бросились за ними. Я схватил одного за полу шинели, она - другого за хлястик. Все на них вымокло, хоть выжимай!

"Ни за что! Мы вас не отпустим! Этому не бывать! Нельзя..."

"Но..."

"Никаких "но", - отвечаю, а Мариетта запирает дверь.

- Ну и как? - спрашивает Ламюз.

- Ну, и ничего не было, - отвечает Эдор. - Все забились по углам, зевали, просидели смирно всю ночь, словно в доме лежал покойник. Сначала немного болтали. Время от времени кто-нибудь спрашивал: "Ну как? Дождь еще льет?" - и выходил взглянуть, и возвращался: "Льет". Да и слышно было, что льет. Один толстяк, усатый, как болгарин, боролся со сном изо всех сил. Иногда один или двое засыпали; но кто-нибудь всегда зевал и из вежливости приоткрывал один глаз и потягивался или усаживался поудобней.

Мы с Мариеттой не спали. Мы глядели друг на друга, но мы глядели и на других, а они глядели на нас. Вот и все.

Утро встало; за окном посветлело. Я вышел взглянуть, какая погода. Дождь не переставал. В комнате бурые люди ворочались и тяжело дышали. У Мариетты глаза были красные: ведь она всю ночь глядела на меня. Между нами сидел солдат; он дрожал от холода и набивал трубку.

Вдруг кто-то стучит в окно. Я приоткрываю. Вижу: человек в каске; с нее так и течет вода; его словно принес и втолкнул страшный ветер.

"Эй, хозяйка, можно получить кофе?"

"Сейчас, мосье, сейчас!" - кричит Мариетта.

Она встает со стула, разминает ноги. Она ничего не говорит, глядится в наш осколок зеркала, слегка оправляет волосы и попросту (вот баба!) говорит:

"Я приготовлю кофе для всех".

Выпили; теперь пора уходить нам всем. Да и посетители то и дело стучат.

"Эй, мамаша! - кричат они и тычутся в приоткрытое окно. - Найдется у вас кофеек? Скажем, три стакана! Четыре!"

"И еще два!" - говорит другой.

Все отпускные подходят к Мариетте, чтобы попрощаться. Они хорошо понимают, что здорово помешали нам в эту ночь; но я вижу, что они не знают, прилично ли заговорить об этом или лучше ничего не говорить.

Тогда решается толстый "болгарин":

"Мы вам, сударынька, здорово подгадили, а?"

Он это сказал, чтобы показать, что хорошо воспитан. Мариетта протягивает ему руку.

"Ну, что вы! Желаю вам приятно провести отпуск".

А я ее обнял и принялся целовать. Старался целовать как можно дольше. Целых полминуты! Мне было горько, - еще бы!.. Но я радовался, что Мариетта не захотела выгнать товарищей на улицу, как собак. Я чувствовал, что она тоже считала меня молодцом за то, что я этого не сделал.

"Но это еще не все, - говорит один отпускной, приподнимая полу шинели, и шарит в кармане, - это еще ее все: сколько мы вам должны за кофе?"

"Ничего: ведь вы провели эту ночь у нас, вы наши гости".

"Что вы, мадам, совсем нет!.."

И вот мы спорим, рассыпаемся друг перед другом в любезностях. Говори что хочешь, мы только бедняки, но все эти церемонии... это было, брат, чертовски хорошо!

"Что ж, двинем?" - говорят ребята.

Они уходят один за другим. Я остаюсь последним.

Вдруг еще один прохожий стучит в окно: еще одному приспичило выпить кофе. Мариетта высовывается в открытую дверь и кричит:

"Одну минутку!"

Она сует мне в руку сверток и говорит:

"Я купила маленький окорок. Думала: поужинаем с тобой. И литр хорошего вина. Но когда я увидела, что нас пятеро, я не захотела делить, а теперь тем более. Вот ветчина, хлеб, вино. Возьми, поешь один, милый. А им мы и так достаточно дали".

- Бедная Мариетта! - вздыхает Эдор. - Ведь я не видел ее пятнадцать месяцев! И когда еще увижу!.. Да и увижу ли когда-нибудь?

Ей пришла в голову хорошая мысль, - она положила все это в мой мешок.

Он приоткрывает коричневый мешок.

- Вот здесь ветчина, и хлеб, и винцо! Так вот, раз это уж здесь, знаете, что мы сделаем? Мы это поделим, а, ребятки?

IX

ВЕЛИКИЙ ГНЕВ

Вольпат вернулся из отпуска после поправки; он отсутствовал два месяца; его окружили. Но он хмурился, молчал и сторонился всех.

- В чем дело, Вольпат? Почему ты молчишь? Что ж ты ничего не расскажешь?

- Расскажи, что ты видел в госпитале и потом, когда выздоравливал, старый колпак! Помнишь, как ты уехал весь в бинтах и морда у тебя была будто в скобках. Говорят, ты был в канцеляриях. Да рассказывай, черт подери!