Анри Барбюс - Огонь

- А этот? - решается спросить Мартро, показывая на откормленного ребенка, с тугими, как пузырь, щечками, вымазанными в варенье и пыли.

Мартро робко пытается приласкать чумазого, липкого малыша.

Женщина не удостаивает ответом.

Мы топчемся, юлим, хихикаем, словно нищие, мольбы которых еще не услышаны.

- Хоть бы эта старая стерва согласилась! - с тревогой шепчет мне на ухо Ламюз. - Здесь отлично, а везде уже занято.

- Стола нет, - наконец говорит женщина.

- О столе не беспокойтесь! - восклицает Барк. - Да вот в углу стоит старая дверь. Она будет нам столом.

- Нет, вы мне тут все разбросаете и перевернете вверх дном! недоверчиво отвечает картонная женщина, явно жалея, что сразу же не прогнала нас.

- Право, не беспокойтесь! Да сейчас увидите сами! Эй, Ламюз, подсоби мне, дружище.

Мы кладем старую дверь на две бочки. Карга недовольно смотрит.

- Немножко почистить ее, и все будет отлично, - говорю я.

- Да, мамаша, хорошенько провести метлой: это будет лучше всякой скатерти!

Она не знает, что ответить, и смотрит на нас с ненавистью.

- У меня только два табурета, а вас-то сколько?

- Около дюжины.

- Дюжина! Господи Иисусе!

- Ничего! Устроимся! Вот здесь есть доска; вот и скамья готова. Верно, Ламюз?

- Ну, ясное дело! - отвечает Ламюз.

- Эта доска мне нужна, - заявляет женщина. - У меня до вас стояли солдаты, они уже пробовали ее взять.

- Да мы ведь не жулики, - сдержанно замечает Ламюз, чтоб не рассердить женщину, от которой зависит все наше благополучие.

- Я о вас не говорю, но, знаете, солдаты портят все. Беда с этой войной!

- Значит, сколько это выйдет, за стол напрокат и за то, чтоб что-нибудь разогреть на плите?

- Двадцать су в день, - нехотя бурчит хозяйка, словно мы у нее вымогаем эту сумму.

- Дороговато! - говорит Ламюз.

- Так платили другие, что стояли до вас. И какие были славные люди: давали нам свои харчи! Я знаю, что для солдат это нетрудно. Если, по-вашему, это дорого, я сейчас же найду других охотников на эту комнату, на этот стол и печь. Их будет меньше двенадцати. Ко мне все время ходят и заплатят подороже, если мы захотим. Подумайте, двенадцать человек!

- Я сказал: "Дороговато!" - но в конце концов ладно! - спешит прибавить Ламюз. - Как, ребята?

Он задал этот вопрос только для проформы. Мы соглашаемся.

- Выпить бы! - говорит Ламюз. - Продаете винцо?

- Нет, - отвечает баба.

И голосом, дрожащим от гнева, прибавляет:

- Вы понимаете, военные власти заставляют нас продавать вино не дороже пятнадцати су! Пятнадцать су! Веда с этой проклятой войной! На ней теряешь деньги! Подумайте: пятнадцать су! Вот я и не продаю вина. У меня, конечно, есть вино, но только для себя. Конечно, иногда, чтоб услужить, я уступаю его знакомым, людям толковым, но, вы сами понимаете, не по пятнадцати су!

Ламюз принадлежит к людям толковым. Он хватается за флягу, которая всегда висит у него на поясе.

- Дайте мне литр! Сколько будет стоить?

- Двадцать два су - я продаю по своей цене. И, знаете, это только, чтоб вам услужить: вы ведь военные.

Барк теряет терпение и что-то ворчит про себя. Баба бросает на него злобный взгляд и делает вид, что хочет вернуть флягу Ламюзу.

Но Ламюз окрылен надеждой наконец выпить; он багровеет, как будто вино уже разлилось по его жилам; он спешит прибавить:

- Не беспокойтесь, мамаша, это останется между нами, мы вас не выдадим!

Она стоит неподвижно и возмущается установленными ценами. И вот, охваченный страстным желанием выпить, Ламюз окончательно сдается и унижается до того, что говорит:

- Ничего не поделаешь, мадам. Известно, народ военный! Что они смыслят!

Хозяйка ведет нас в погреб. Он уставлен тремя бочками внушительных размеров.

- Это и есть ваш запасец?

- Шельма старуха, - ворчит Барк.

Ведьма оборачивается и злобно восклицает:

- А вы бы небось хотели; чтоб мы разорились на этой проклятой войне! И так теряем деньги то на одном, то на другом!

- На чем? - настаивает Барк.

- Сразу видно, что вам не приходится рисковать своими деньгами!

- Конечно, мы ведь рискуем только своей шкурой!

Мы вмешиваемся в разговор, опасаясь, как бы он не принял дурной оборот.

Вдруг кто-то дергает дверь погреба, и раздается мужской голос:

- Эй, Пальмира!

Хозяйка уходит, ковыляя, предусмотрительно оставив дверь открытой.

- Здорово! Тут славное винцо! - говорит Ламюз.

- Вот гады! - бормочет Барк; он никак не может успокоиться после подобного приема.

- Стыд и срам! - говорит Мартро.