Алессандро Барикко - Море-океан

умирать.

Как видишь,

Милостивый Боже,

море -

это нечто вроде

малого

всемирного потопа.

Комнатного.

Вот Ты там

гуляешь,

смотришь,

дышишь,

говоришь,

следишь за ним,

вестимо дело с берега,

а оно

тем временем

присваивает себе

Твои кремнистые думы,

на которых покоились

дорога,

вера

и судьба,

даруя нам

взамен

ветрила,

что веют в голове

и кружатся,

как танец

женщины,

которая

сведет

тебя

с ума.

Прошу прощения

за такое сравнение.

Только совсем непросто

объяснить, почему это,

сколько на море ни смотри,

ответа все одно не жди.

Так что дело именно в этом: вокруг меня много дорог, а внутри -- ни одной. Точнее, внутри -- ни одной, а снаружи -- четыре. Четыре дороги. Первая: я возвращаюсь к Элизевин и остаюсь с ней; если разобраться, в этом и была главная причина моих странствий. Вторая: я продолжаю путь и направляюсь в таверну "Аль-майер", и хоть местечко это безопасным не назовешь -- слишком близко подступило к нему море, -- зато уж очень оно красивое, и тихое, и легкое, и страстное, и окончательное. Третья: еду дальше, не заворачиваю в таверну и возвращаюсь к барону в Кервол; он ждет меня, к тому же, в конце концов, там мой дом и место мое там. По крайней мере было. Четвертая: брошу все, сниму эту унылую сутану, пойду по любому другому пути, обучусь какому-нибудь ремеслу, женюсь на бойкой смазливой бабенке, настрогаю детей, состарюсь и умру, коли будет на то Твоя воля, усталый и счастливый, как и подобает доброму христианину. Словом, Сам видишь, в голове у меня отнюдь не сумбур, напротив -- полная ясность. Но только до какого-то предела. Вопрос мне известен. Да вот ответа на него нет. Летит моя коляска, а куда -- не знаю. Когда же ненароком задумываюсь над ответом, сознание покрывается мраком.

И

я

беру

этот мрак

и вкладываю его

в Твои ладони.

И прошу Тебя,

Милостивый Боже,

подержать его у Себя -

всего часок,

подержать на ладонях -

всего-навсего,

чтобы выветрилась чернота,

выветрилось зло,

от которого в голове

так темно,

а на душе

так черно.

Ты не мог бы?

Ты не мог бы

просто нагнуться,

взглянуть на него -

улыбнуться,

раскрыть

и выхватить

спрятанный свет,

а потом -

отпустить,

я его уже

как-нибудь

сам

отыщу.

Для Тебя

это сущий пустяк,

для меня

это так много

Слышишь,

Милостивый Боже?

Ведь от Тебя не убудет,

если я попрошу?

Не в обиду Тебе,

я надеюсь, что Ты...

И не по глупости

обольщаюсь будто.

Да и потом,

это только молитва,

то бишь способ

описать

аромат ожидания.

Опиши хоть Ты,

где захочешь,

тропинку,

с которой я сбился.

Достаточно

просто метки,

слабой зарубки,

легкой царапины

на стекле

этих глаз,

что смотрят

не видя:

я увижу ее.

Начертай

на мире

одно только слово,

нацарапанное

для меня:

я прочту

его.

Коснись

лишь мгновения

тишины:

я услышу его.

И не бойся. Я не боюсь.

Ты лети-лети, молитва,

ты неси мои слова, упорхни из клетки мира, ты неведомо куда.

Аминь.

Молитва о вставшем на путь истинный, сирвчь молитва обо мне.

Боже Милостивый,

помилуй мя,

это снова я.

Угасает медленно

этот человек.

Угасает медленно,

будто смакуя,

будто по капле

остаток жизни цедя.

Не зря

Говорят

что бароны

умирают,

как умирают

простые смертные

Я здесь,

а как же иначе,

я снова

на своем месте -

возле барона,

при смерти.

Он хочет услышать

о дочке,

ведь о ней

ни слуху ни духу;

он хочет услышать,

что она цела,

что ее не сгубило

море,

что ее исцелило

море.

Он слышит мои рассказ

и умирает,

но, умирая так,

умирают не до конца.

Склонившись над ним

я говорю

вполголоса,

теперь мне ясно,

что мое место

здесь.

Ты выискал меня

на безымянной дороге

и терпеливо

перенес

в этот час,

где я был так нужен.

И я,

заблудший,

обрел себя

в этот час.

Безумие думать,

будто в тот день

Ты и вправду,

вправду

услышал

меня.

Человек молится,

чтобы

не быть

одному.

Человек молится,

чтобы

обмануть

ожидание;

он

и не чает,

что

Бог,

что

Богу приятно его услышать.

Это ли не безумие?

Ты услышал меня.

Ты спас меня.

При всем моем уважении, позволю себе, однако, заметить, что смывать дорогу на Куартель было вовсе не обязательно; не говоря уже о неудобствах, причиненных местному населению; вполне достаточно чего-то попроще, поумереннее, скажем, какого-то скрытого знака, понятного нам обоим. Или вот еще -- уж Ты не взыщи -- эта история с лошадьми, которых Ты пригвоздил к дороге: я возвращался к Элизевин, и вдруг -- здрасте вам: обе клячи стали как вкопанные, ни тпру ни ну; конечно, исполнено все было бесподобно, но уж чересчур эффектно. Тебе не кажется? я и без того как-нибудь догадался бы; по-моему, Ты иногда перегибаешь палку, а? в любом случае тамошние крестьяне только о том и судачат, еще бы: виданное ли дело? В общем, мне, наверное, хватило бы того сна, в котором барон привстал с кровати и закричал: "Падре Плюш! Падре Плюш!"; что и говорить, придумано будь здоров, четко и ясно, наутро я уже был на пути в Кервол; так что, видишь, тут особо-то и стараться не обязательно. Нет, я это просто к тому, чтобы в следующий раз Ты знал, как лучше все устроить. Сон -- это то что надо. Не прогадаешь, мой Тебе совет. Понадобится кого спасти: лучший способ -- это сон. Сон.