Николай Самвелян - Крымская повесть

Еще один портрет. Тоже карандашный. Вернее, это даже не законченная работа, а карандашный набросок. Принадлежит она Максимилиану Александровичу Кириенко-Волошину, известному поэту, критику, художнику, искусствоведу. Датирован 1924 годом. В ту пору Александр занимался охраной памятников культуры и организацией музеев в Крыму. Это Александр добился того, чтобы реквизированные в особняках царствующей фамилии и знати художественные ценности передавали во вновь созданные музеи. Он поддерживал нужных молодой республике людей. В трудное время добивался продовольственных пайков для Марины Цветаевой, Константина Тренева, Максимилиана Волошина, многих художников, археологов, ученых.

Набросок — случайный росчерк пера — все же передает особенности натуры цельной, направленной, волевой. Этот человек, еще не старый, но уже далеко и не юный, привык к действию, к поступкам чётким, определенным и ответственным. Многое уже исполнено, совершено, но впереди еще долгая жизнь. Таким увидел Александра Максимилиан Волошин.

Но пока речь шла о двух рисунках, хранившихся в домашнем архиве. Увидеть их могли лишь немногие. А в послевоенные годы в кабинете Александра (его в ту пору, конечно же, именовали только Александром Ивановичем) можно было видеть выполненный в охристо-коричневых тонах еще один портрет: в кресле, крепко сжав подлокотники, до белизны в костяшках пальцев, сидит уже очень немолодой человек, много познавший и многое повидавший. Закат за окном. Да и большая часть жизни уже за спиной. Но в портрете не было ничего мрачного. Напротив, ощущение непрерывности бытия и великой мудрости мироздания, в котором одно поколение уступает место другому, а сама жизнь — непрерывна.

Если у Александра Ивановича спрашивали, кто автор портрета, он отвечал: «Мой давний друг». И называл фамилию Владимира. Иной раз показывал и фоторепродукцию картины «„Очаков“ в огне», коротко рассказывал об истории ее спасения.

Повезло и мне: я услышал о тех давних событиях из уст самого Александра Ивановича.

Владимир в очередной раз очнулся от того, что в дверь генеральского кабинета постучали. Сколько раз за последние полчаса он вот так внезапно улетал в темноту, проваливался в сон, а затем усилием воли заставлял себя вернуться в этот мир и следить за всем тем, что происходит в огромной комнате с тремя венецианскими окнами, выходящими на море.

В дверь постучали. Осторожно ступая, вошел уже знакомый секретарь-охранник, приблизился к столу и склонился над генеральским ухом.

— А она здесь зачем? — удивился, выслушав секретаря, Думбадзе. — Пусть подождет.

Миновало еще десять минут. А может быть, и целых полчаса. Узоры на ковре превратились в бессмысленное сочетание пятен. Владимир протер глаза. Предметы в комнате обрели нормальные формы…

Наконец безликий страж генеральского кабинета ввел Зауэра.

— Милости просим! — Думбадзе не поднялся из-за стола. — Что-то вы не очень спешили явиться на вызов.

— Пока одевался… — начал Зауэр. — Я был в домашнем халате.

— Милости просим! — повторил Думбадзе. — О халате в другой раз.

И это «милости просим» прозвучало зловеще, как будто приглашали войти не в кабинет, а в клетку с проголодавшимся тигром.

— Я вас призвал для того, чтобы вы опознали картину, взбудоражившую вчера публику. Вы ее видели. Отвечайте — она?

— У меня есть картина этого художника. Я ее уничтожу…

— Не отвлекайтесь! Она ли? Та самая картина?

— Да, вчера она была в витрине магазина. Конечно, она.

Но тут в приемной учинился непонятный шум, грохот. Голос господина Симонова, могучий, мощный голос несостоявшегося оперного баса, прорвался сквозь стену:

— А мне ждать некогда!

И господин Симонов, оттолкнув секретаря, распахнул дверь и шагнул в кабинет. Следом за ним — и это было совсем уже неожиданным — робко ступила на ковер и Надежда.

— Что это значит? — тихо, но со значением спросил Думбадзе. — По какому поводу вы врываетесь в мой кабинет?

— Да уж не сам по себе! — ответил Симонов. — Звали. И настойчиво. Даже полицейских за мною посылали. Не так ли? Ну вот я и пришел.

— Но кто вы, собственно, такой?

— Александр Семенович я, Симонов. Владею фотографией и писчебумажным магазином.

— А-а, так это вы! — генерал принялся ходить вокруг. Симонова, как кот бродит вокруг лакомого куска. — Дайте-ка поглядеть на вас вблизи. С какой же целью, любезнейший, вы устроили художественную выставку в витрине своего магазина? Надеюсь, картина туда попала не без вашего ведома?