Чарльз Сноу - Наставники

Он был румяным и по-детски взъерошенным - слегка поредевшие волосы ничуть его не старили.

- Мне что-то здорово не по себе, - сказал я, и он окончательно проснулся.

Пока он вылезал из постели и натягивал халат, я передал ему свой разговор с Пилброу.

- Плохо. Очень плохо, - сказал Рой.

У него все еще слипались глаза; мы перешли в гостиную, и он сел возле камина, чтобы унять знобкую дрожь.

- Так что мы будем делать, старина?

- Кажется, победа ускользнула от нас. Я очень тревожусь за Джего.

- Именно. Но твоя тревога ему не поможет. Что мы предпримем?

Он вытащил кубики и передвинул Пилброу в кроуфордовскую партию.

- Значит, семь голосов за Кроуфорда и шесть за Джего, - проговорил он. - Такого скверного положения у нас еще не было.

- Мы ничего не потеряем, если попытаемся перетянуть кого-нибудь на нашу сторону, - сказал я. - Очень жаль, что мы не сделали этого раньше. По-моему, нам надо как следует насесть на Гея.

- Именно. Ничего другого сейчас не придумаешь. Да-да. В самом деле, довольно бессвязно забормотал Рой и улыбнулся мне. - Не стоит так тревожиться, старина.

- Нам надо насесть на Гея, но я не очень-то верю в успех.

- Мне жаль старину Джего. Тебе ведь тоже, верно? Ты по-настоящему его полюбил, я знаю. Ну, ничего. Мы сделаем все, что в наших силах. - Роя захватила эта мысль - насесть на Гея. Он опять улыбнулся мне. Удивительное дело - сегодня не ты меня поддерживаешь, а я тебя.

34. ДОЛГ ЛЮБВИ

Я лег очень поздно, но проснулся еще до прихода Бидвелла. Сказав: "Уже девять, сэр", он поднял жалюзи, и комнату залил серовато-сумрачный свет декабрьского утра; я отвернулся к стене, думая, что с удовольствием проспал бы весь этот день.

Бидвелл поздно растопил камин в моей гостиной, и теперь черную груду углей едва подсвечивали зыбкие языки пламени. Временами дым выплескивался в комнату - он казался едким, промозглым и холодным. Мрачно съев завтрак, я заставил себя встать, вышел на лестницу и кликнул Бидвелла. Он тотчас явился; его улыбка, как и обычно, была почтительной, веселой и плутоватой. Я послал его узнать, встал ли Пилброу; вернувшись, он сказал, что "на двери мистера Пилброу висит записка, где он приказал не будить его до двенадцати часов".

Я понимал, что, выспавшись, Пилброу сразу же известит бывших союзников о своем решении. Он придерживался странных для старого человека взглядов, но был вежлив и обязателен, как истинный джентльмен девятнадцатого столетия; он всегда говорил, что не может понять, почему его единомышленники-либералы считают грубость признаком хорошего тона, хотя неизменно добавлял, что для этого у них наверняка есть веские основания и что никаких других претензий у него к ним нет.

Было очевидно, что Кристл, Браун и Джего сегодня же получат его извещения. Мне очень не хотелось сообщать Брауну еще одну неприятную новость и за завтраком я решил не ходить к нему, а дождаться, когда он узнает все без меня. Но потом я подумал, что от неприятностей прятаться глупо, и попросил Бидвелла отнести Брауну записку, в которой приглашал его прийти ко мне, как только он появится в колледже.

Все утро Браун принимал у абитуриентов экзамены на получение стипендии и пришел ко мне около одиннадцати.

- Что случилось? - спросил он прямо с порога. - Вы слышали какие-нибудь новости про собрание?

Узнав, что Пилброу не хочет голосовать за Джего, он побагровел от злости и выругался - я еще никогда не слышал от него такой грубой брани. Он сказал:

- А все эта растреклятая политика! Он так и останется до самой смерти мальчишкой. Плохо, когда в колледже работают люди с дурацкими взглядами не при вас будь сказано, Элиот, - но уж совсем невыносимо, когда они берутся за серьезные дела. Хоть убейте, а не смогу я теперь относиться к Пилброу так же, как раньше.

В первый раз за последний год он потерял над собой контроль. Помолчав, он угрюмо проговорил:

- Что ж, надо сказать об этом Кристлу. Времена изменились - теперь он расстроится гораздо меньше, чем я.

Кристл внимательно выслушал новость и отреагировал на нее совсем не так, как Браун.

- Понятно, - проговорил он. - Удивляться тут особенно нечему.

Кристла обуревали противоречивые чувства: неопределенная виновность потому что Браун был очень рассержен; добросердечная грусть - из-за того, что тот так сильно расстроен; радость от предвкушения активных действий теперь он мог осуществить свой тайный замысел; и глубокая, но неосознанная удовлетворенность.

- Хорошо, что я уже начал переговоры! - с торжеством воскликнул он. Мы еще не рассказывали вам, Элиот. Браун-то, как всегда, был против. Но кое-кто из наших противников тоже выступил за общее собрание. Объединенное, без всяких партий, для всех членов Совета. Я вот говорил вчера Брауну, что нам не обойтись без компромисса. Ну, а теперь я в этом совершенно уверен.