Лиза Марич - Минута после полуночи

Поцелуй тянулся долго. А потом Катя вдруг отстранилась, глядя через плечо опекуна. Генерал обернулся и увидел Лизу в широкой белой рубашке с распущенными рыжими волосами. Жена, задыхаясь, медленно сползала на пол. Ее большие голубые глаза, выкатившиеся из орбит, смотрели на мужа с мучительным недоумением.

Генерал тихо застонал сквозь стиснутые зубы. Несчастная Лиза! Что же она тогда подумала? Вернее, что еще она могла подумать?!

Теперь жена на небесах и хорошо знает, что он ей не изменял. Во всяком случае, не изменял телом. А духом — да. С наслаждением, со сладострастием, с готовностью, с радостью. Поэтому и отослал Катю обратно к матери. Наказал не ее — себя за слабость. А когда она уехала, оказалось, что и жить-то дальше незачем. Дом сразу превратился в безлюдную унылую пустыню, где слуги ходили на цыпочках, говорили шепотом, а в комнате на втором этаже задыхалась тучная женщина с багровым неузнаваемым лицом…

Перед смертью к Елизавете Прокофьевне ненадолго вернулась речь. Она посмотрела на мужа с бесконечной жалостью и тихо произнесла:

— Бедный ты мой…

Закрыла глаза и через несколько часов отошла. Умерла мирно, словно все смертные муки отбыла еще при жизни. Однако три этих слова генерал запомнил, словно откровение. Говорят же, будто перед смертью человеку дается возможность заглянуть либо в прошлое, либо в будущее.

Генерал решил твердо: это последнее лето в «Ивах». Осенью он продаст поместье, городской особняк и все предприятия покойной жены и уедет к дочери во Францию. Бедняжка Лили нуждается в отцовской опеке. С прошлым покончено.

Беззвучная вспышка молнии вырвала из тьмы призрачную фигуру, двигавшуюся легко и бесшумно. Генерал прищурился, вглядываясь в полумрак.

— Кто здесь?

Снова ярко полыхнула молния, близкий громовой раскат рассыпался на маленькие отдаленные барабанчики.

— Кто здесь?! — повторил генерал, повысив голос. — Отвечайте, или я позову людей!

Призрачная фигура шагнула в пятно умирающего дневного света. Генерал увидел мокрое платье, облепившее стройное тело, увидел длинные волосы, с которых стекала дождевая влага, увидел нестерпимо яркие глаза, светившиеся в полумраке.

— Катя? — спросил он беззвучно. По телу поползли холодные колючие мурашки.

Отчего-то в этот момент генералу вспомнились старые предания о мертвых девушках-виллисах, заманивающих ночных путников в непроходимые болота.

Он попятился, но было поздно. Призрачное видение сделало шаг вперед, на плечо генерала легла ледяная рука. Вторая рука обняла его за шею, мягко потянула вниз…

— Нет, — пробормотал генерал, уже не понимая, что говорит.

В воздухе пахнуло свежим трепетным запахом ландышей. Это было последнее, что он запомнил.

В области страстей Вадим Александрович был скорее теоретиком, чем практиком.

Женщины часто делали ему авансы, но Вадим Александрович приписывал этот приятный факт исключительно практическим соображениям. Разведенная дама с малолетним ребенком искала непьющего мужа со стабильным доходом. Бывшая секретарша Алимова строила шефу глазки в надежде сменить почетный статус работающей женщины на зависимое положение домашней хозяйки. В обоих случаях Вадим Александрович от авансов уклонился. С разведенной дамой разобрался быстро: просто обронил в доверительном разговоре, что страдает нервными припадками. Секретаршу уволил под предлогом сокращения штатов и взял на ее место суровую немолодую тетку, быстро заслужившую в коллективе дружеское прозвище «наша лошадь».

При слове «любовь» Алимов незаметно морщился.

Любовь — это гипертрофированное чувство собственности, не исчезающее даже тогда, когда от любви уже ничего не остается. Ревность, толкающая людей на самые изощренные преступления, тоже не была в глазах советника чувством, достойным уважения. В конце концов, это всего лишь реакция на попытку украсть чужой кошелек или зонтик. Даже если кошелек давно пуст, а в зонтике сломаны спицы.

Людей, способных подняться выше рефлекторных собственнических инстинктов, Алимов встречал редко. Но к ним, безусловно, относил Никиту Сергеевича Красовского. Поэтому сейчас, сравнивая две бумажки со сложенными неровными строчками, он искал и не мог найти ответа на один вопрос: почему? Зачем ему это понадобилось?

Благостную квартирную тишину нарушил резкий звонок. Чья-то хулиганская рука нажала на электрическую кнопку и не отпускала ее до тех пор, пока рассерженный Алимов не распахнул дверь со словами: