Владислав Вишневский - Кирза и лира

— Пронин, — неожиданно окликает меня старшина, — а ты, тут, не видел, где… она?..

— Кто — она? — я именно о ней, о девушке и думал. Абстрактной, правда, но о ней. — Вы о ком?

— А-а, вот она! Нашёл, нашёл. — Старшина показывает зеленый корешок чьей-то партитуры. Поясняет. — Сверхсрочники, как всегда, где попало разбрасывают свои нотные тетради, ходи потом за ними, собирай. — Ворчит вроде бы под нос себе старшина, а слышно обычно всем. Такой вот он ворчун. На самом деле, нормальный мужик, спокойный. А ворчит всё время — мы понимаем — только потому, что должность такая — старшина. Вечный воспитатель, в общем.

— Лев Валерианович, давайте-ка, пожалуйста, побыстрее, а то народ разойдется. — Недовольным тоном подгоняет дирижер. Кстати, он тоже нормальный мужик, хотя и тоже часто ворчит. Им это по должности, обоим, положено. Мы ведь — срочники — должны же «руку» чувствовать, в смысле строгость, — должны. Вот они и напрягаются. — Раньше начнем, — подчёркивает майор, — раньше домой поедем.

На мой взгляд, лучше позже.

— Да-да, сейчас, товарищ майор, сейчас. Пронин, что вы там копаетесь?

Я не успеваю отреагировать.

— Пронин, Пашка! Пашка… — издалека летит всполошенный Генки Иванова голос. Вдогонку за этим несётся топот, и на сцену, разбрасывая в стороны штанины кулис, вбегает, возбужденно сверкая глазами наш фокусник, жонглер и мим. Найдя меня глазами, радостно сообщает:

— Пашка, там тебя спрашивают.

— Чего-о?

— Девушка.

— Кто-о?!

— Я тебе говорю. Во, какая! — показывает кулак с поднятым вверх большим пальцем. — Айда быстрее! — призывно махнув рукой, резко крутанувшись, так же быстро испаряется.

Несколько сверхсрочников, копошась со своими дудками и прочим, скептически громко и ехидно хмыкают: «Ну, срочники, ну, падла, лентяи! Вместо того, чтобы помочь родным, можно сказать, сверхсрочникам быстренько-быстренько собраться, они, забыв всё, за девками бегают, а! Не наглецы, а?» Старшина на эти привычные стенания не обращает внимание. Майор, согнувшись и кряхтя, усердно, бархоткой, наводит блеск на своих туфлях. Я внешне тоже не реагирую — не пацан. Очень хорошо понимаю — тут главное не клюнуть, не попасться в хитрую ловушку. Не броситься сломя голову на сладостный романтический призыв, как какой-нибудь последний дурак. Очень хорошо знаю: наши хохмачи могут такое тебе подстроить, такое отчебучить — до дембеля будешь над собой хохотать, жалеть и расстраиваться, что клюнул. В такой ситуации, понимаю, лучше вообще не реагировать, а изобразить спокойную или безразличную мину. «А нам всё равно, а нам всё равно. Не боимся мы… Пошли они нафиг!» Так будет лучше, на всякий случай.

Снова топот, на этот раз со стороны зрительного зала. Одни мужские — точно солдатские, другие частые и легкие, сказочно-воздушные. Просунувшаяся между шторами занавеса вихрастая голова танцора Мартынова, увидев меня, как бы вспомнив, вежливо произносит:

— Пашка, ну ты чё, не слышал? Там к тебе пришли, ну! — Но он похоже не за этим сюда прибежал. Отыскав глазами сбоку от кулис фигуру майора, бойко и с глубоким интересом обращается к нему. — Та-арищ майор, а танцы до которого часа сегодня будут, а?

Одновременно он пытается удержаться на месте, но его с другой стороны занавеса дергают, тянут назад неведомые нам силы. Нетерпеливыми волнами колышется занавес.

— Как всегда, а что такое? — кряхтя, разгибается дирижер.

— Я тут это… — еще больше вдохновляясь, радостно и проникновенно модулирует голосом Мартынов, — родственницу, та-арищ майор, встретил.

Занавес одобрительно замирает.

— Да ну! — не вовремя, в один голос ехидничают сверхсрочники.

Вот же ж, заразы!

— Вы долго будете здесь торчать, а? — Беззлобно вспыхивает старшина на сверхсрочников, — Слышали же, что вам было сказано? Идите быстрее в фойе. Давайте, давайте… — Гонит ехидных зевак.

— Товарищ Мартынов, а это какая уже по счету… у вас… сестра? — через нехорошую паузу, бесхитростно так, вернее бестактно, спрашивает майор, разглядывая свои туфли на их зеркальность.

— Да что вы, та-арищ майор, — от возмущения Мартынов даже стал заикаться, — это же… Да это… когда было-то, та-арищ майор? Да и там же это… там же ведь… дальняя это была родственница, совсем дальняя. Ну! А эта ближняя, вот… по отцу. — Очень серьезные и очень убедительные сейчас доводы находит срочник Мартынов, прямо убойные.

В подтверждение слов, по занавесу прошла легкая восторженная дрожь.

Дирижёр, в ответ, вновь, в который раз, причёсывает свою шевелюру, продувает расчёску, обхлопывает погоны. Вместо Мартынова, наверное, к его ближней родственнице собрался сходить. Наконец, открывает рот…