Владислав Вишневский - Кирза и лира

Всё бы ничего, но есть у Бориса, оказывается, одна заветная мечта: до дембеля успеть сфотографироваться в генеральском мундире. Да, именно в генеральском. Командире дивизии. Вот тогда, говорит Лиманский, не зря, получается, в армию сходил, можно и домой ехать со спокойной душой… Мечта у него такая! Почти несбыточная. Но — это пока несбыточная! Как только Борька «выйдет» на генеральский мундир, так и… Но, пока никак. В тот кабинет ему нет хода. А до дембеля уже и рукой подать, а до мундира… никак. Но задача поставлена, значит, осуществима, мы так думаем… У нас же, как в стране: «Уж, если я чего решил, я выпью обязательно..», в смысле выполню. Мы с Булькой полностью с этим согласны, и Борька так считает. Значит, готовь, Булька, фотоаппарат.

Интересно, а как получатся наши фотки? Интересно, интересно!

Кстати, у шоколада тот же большой недостаток, что и у сушек — быстро заканчивается.

Только что закончился наш концерт. В ушах еще стоит звук заключительного музыкального аккорда и шум аплодисментов. Состояние предельной собранности и драйва постепенно уходят, уступая место вялости, апатии, заторможенности и легкой нервозности. Ф-фу!

Внутренняя сторона жизни сцены, за закрытым занавесом, сейчас, после концерта, напоминает опустевшую железнодорожную пассажирскую платформу, с легкой грустью глядящую в след только что ушедшему поезду. Ещё какие-то пять минут назад кипевшие высоким накалом вокзальные страсти схлынули, растворились, оставив за собой опустевший перрон и грязный бытовой мусор: обрывки бумаг, окурки, бумажные стаканчики. Игривый ветер легко, наперегонки, гоняет сор вдоль длинного и унылого сейчас перрона. Расходятся, уезжают — встречающие, провожающие, пассажиры. Пустеет вокзальный перрон… Почтовые рабочие скучно катят длинные извивающие гусеницы гремящих тележек с почтой и багажом… Изредка проходят железнодорожные и вокзальные работники… Милиционер, чуть в сторонке, зажав тёмную папку под мышкой, внимательно оглядывая перрон, неторопливо ест мороженое. Появились рабочие с метёлками, большими полиэтиленовыми мешками и совками… Вокзал вновь готовится к приходу следующего поезда.

Вот такое же, примерно, состояние и на сцене сейчас. Страсти и эмоции схлынули. Зрители торопятся в фойе: кто в гардероб, кто в буфет, кто готовится к предстоящим танцам. Наши ребята, в надежде на новую встречу, новое романтическое знакомство, почти все, опять повыскакивали со сцены за зрителями. Задержались только несколько музыкантов. Мы неторопливо собираем аппаратуру, инструменты, ноты, пюпитры. Отдыхаем. Отдыхаем и готовимся — впереди у нас ещё вечер танцев.

В фойе я обычно не бегаю. Точно знаю — здесь, в этом городе, у меня нет ни знакомых, ни родственников. Хотя, если не врать, причина не в этом. Откровенно сказать, панически боюсь девчонок и страшно стесняюсь подходить к ним знакомиться. Да и как командир отделения музыкантов, просто не могу вот так вот всё, понимаешь, бросить, как пацан, и бежать куда-то. Я же отвечаю за сохранность и наличие инструментов, нотной партитуры и порядок на выезде, где бы мы не находились. Должность такая у меня. Короче, некогда бегать. Не-ког-да! А если честно, вот за этим и прячусь. Нашим ребятам я удивляюсь: свободно и непринужденно знакомятся, легко и весело шутят, заигрывают, берут номера телефонов, бегают в увольнение… Рассказывают потом любовные истории, советуются даже со мной. А я слушаю их, и завидую. Но сделать первый шаг не могу. Не могу и всё. Не привык! Не научился знакомиться!.. А когда мне, кстати, было учиться-то? Если я всё время на танцах не заигрывал с девчонками, как все, а был занят, играл. То один играл, то с оркестром. Смотрел, в основном, рассматривал, и завидовал ребятам — хорошо им! Эх!..

Именно сейчас, в этот момент, рабочие сцены, привычно прибирают площадку: неторопливо и небрежно, волоком, растаскивают по кулисным карманам скамейки, собирают в вертикальные пачки стулья, разбирают микрофонные стойки, неторопливо сматывают шнуры… Мы тоже разбираем и укладываем свой реквизит, одни музыкальные инструменты в чехлы, другие в футляры. Старшина, Лев Валерианович Великжанов, как обычно копается в своем «драгоценном» портфеле: проверяет партитуры — все ли на месте. Дирижер, майор Софрин, крепкий, плотного сложения, невысокий, он ещё здесь, за кулисами — уложив на бок свою редкую шевелюру, снова и снова шумно продувает расческу. После этого, как обычно, попеременно руками, скосив глаза то на одно плечо, то на другое, с недовольной гримасой на лице, хлопает по своим погонам, сдувает белые пылинки. Фух, фух!..