Владислав Вишневский - Кирза и лира

— Хорошо бы!.. Ротный, я видел, около двенадцати домой свалил. И старики, кое-кто, уже давно дернули в самоход.

— Так, может, и мы… рванем, а? — приподнимается Генка.

— Давай! — вдруг соглашаюсь я. — Посмотрим для начала, как там и что… Хорошо?

— Давай! — соглашается Генка. И мы, в едином объединяющем порыве, быстренько поднимаемся с коек. И правильно, чего кота за яйца тянуть… за хвост, то есть. Загорать тут? До подъема ещё — о-го-го! — пять часов. Самое то!

Кстати, о загаре. Нас, солдат, в армии даже в темноте можно по загару определять, кто какой год служит. Ну, смотрите. Третий год — старики! Они все загорелые аж до черноты, от головы до пяток. У некоторых даже вообще всё… У других только узенькая белая набедренная повязка незагорелого тела светит. Так сказать, пляжный вариант. Жизнь — малина! Загорай, не хочу. Второй год — «салаги»! Почти все черные, только сверху: от пилотки, до брючного ремня. Всё остальное молочного цвета. Смотреть противно. Первый год — «молодые»! Наоборот, всё сверху донизу молочного цвета. Черные только лицо, шея и кисти рук. Да, ещё нос, как правило, обгорелый и шелушится. Вот я, «салага», как раз такой вот сейчас — до пояса — тёмнолицый-белый. Или наоборот — белый-тёмномордый. Не поймешь, как правильно… А, не важно.

Мы уже цокаем с Генкой на цыпочках мимо дневального, чтоб дежурный по роте не заметил. Заговорщически, по-свойски, подмигиваем дневальному, мол, ты нас не видел — мы тебя! В округлившихся глазах дневального ужас, зависть, и восхищение. Это, конечно, наглость — «салаги» и в самоволку?!

— Ну, вы даёте… Ну… — И понимающе пожимает плечами, конечно не видел, и отворачивается в сторону, — «дуйте»!

Понятно, глаза не видят — проход открыт.

Выходим в гулкий лестничный коридор…

Тихо, почти темно… Начинаем осторожно спускаться. Полутемные марши винтом уходят вниз, в темноту. Их, оказывается, так много у нас, если ночью?! Утром или вечером летишь по ним — три секунды, совсем не заметно. А сейчас… А вот и дверь. Двери у нас в полку все классные. Они открываются в любую сторону, в зависимости от того, куда мы несёмся… Сейчас дверь приоткрываем на себя, чтоб с улицы не очень было заметно. Прислушиваемся! Шагов нет, голосов тоже. Где-то, с центральной улицы слышен редкий шум проезжающих машин. Вокруг тихо. Выглядываем, всматриваемся в слабоосвещенное пространство за крыльцом подъезда. На обход бы не нарваться… понимающе переглядываемся с Генкой. Никого. Не сговариваясь, пригнувшись, на цыпочках, затаив дыхание, мы, с Генкой, как две тени, скачками преодолеваем освещенное пространство, и в темноте — а дорогу-то мы, о-го-го, как хорошо знаем, с закрытыми глазами помним — несемся в сторону несуществующего забора. Мы так торопились с Генкой, что споткнувшись, едва не перевернулись через живую изгородь из мирно сидящих на земле солдат, нашей и не только нашей, оказывается, роты. Слегка только так помяли этот плетень-посиделки.

— Пашка, атас, назад! — барахтается, поднимаясь, Генка. Но уже поздно, я тоже влетел. Нас заметили. Да и как не заметить, когда воткнулись в засаду, как два бегемота.

— О-о! Ещё двое! Ну, хорошо. О-очень хорошо!

Голос ротного!.. Ё-пэ-рэ-сэ-тэ… «Писец» нам пришел! Залетели!

— Та-ак! И кто это к нам пришел? — голосом воспитателя в детском саду, радостно вопрошает ротный, приглядываясь в полутьме.

Точно, это он! Ротный! Старший лейтенант Коноёб… эээ… Коноводов! Нам, с Генкой, хана! Как же так, он же, вроде, домой ушел, я же видел? Оказывается нет, не ушёл. Засаду нам, гад, устроил. Точно, что засаду. В самой середине живого забора из солдат, сидит наш ротный, старший лейтенант Коноводов.

— Так, кто это там, я спрашиваю?

— Рядовой… Иванов. — Мямлит Генка.

— Рядовой Пронин. — Вторю я.

— О-о! Это уж точно свои… наши. Что-то вы задержались, ребятки! Задержались— задержались, я говорю, давно вас тут ждем. Присоединяйтесь пока, рядком. Присаживайтесь-присаживайтесь, не стесняйтесь. — Радуется нам, вроде, как родным. — Отдыхайте. Так о чем это мы сейчас говорили? Салаги прервали…

Чей-то вялый, скрипучий голос в темноте тянет:

— Вы рассказывали, как на заводе учились напильником работать.

— Да, точно! — подхватывает ротный, и поправляет, — только не напильником, а рашпилем.

— Да как-кая на х… р-разница, нап-пильник, р-рашпиль… — вспыхивает тот же злой, недовольный голос, видимо дембеля.

— О-о!.. Не скажи, мил друг, не скажи. Значит, ты, Филимонов, ничего и не понял! Как с такими знаниями и на дембель?!.. А разница, скажу я тебе, ох, какая большая. Хорошо, начну с начала.