Владислав Вишневский - Кирза и лира

— Ах, грабли… Ну, тогда понятно! — энергично встряхивая низом туловища, констатирует дирижер, — Знаю я, Афонин, ваши грабли, знаю. Ох, доиграетесь вы у меня, Афонин, ох, доиграетесь. И Кабанов тоже…

— О! Опять Кабанов! А я-то тут причём, товарищ майор? — удивляется неожиданному повороту Кабанов, — Кабанов-то, между прочим, тёмными огородами не ходит, как некоторые, и на грабли, понимаешь, разные не наступает. — С тонким намеком, обиженным тоном заявляет Кабанов.

— Ну, значит, Смолин… — попадая в десятку, охотно соглашается майор. — Знаю я вашу братию, знаю. — Выходя, бодро заявляет майор, застегивая ширинку.

— Товарищ майор, а можно вопрос?

— Что такое, Кабанов, спрашивайте?

— А НЛО женщиной может быть?

— Да, конечно! Любые формы. А что? — не задумываясь, докладывает майор.

— Да нет-нет, ничего. Я это… так просто. — Булькающими звуками в горле давится Кабанов.

— Ну, тогда всё, закончили перерыв. Все на репетицию. — Ставит точку майор.

Музыканты, вежливо пропустив впереди себя дирижера, потянулись в оркестровый класс, задумчиво и многозначительно переглядываясь.

— ?!

Вот, тебе, Афонин, и ответ:

— Трахнул, значит, наш Афоня, втихаря, марсианку, трахнул. А она, хитрая, прикинулась, значит, потом нанайкой. Чтоб эффектнее концовка у Афони была. Экстаз, чтоб, значит, такой особо сексуальный получился… Ох, же ж, и подлые бабы!.. Раз, два, и всего делов — окрутили Афоню.

Ух, ты! Неужели так?! Вот это да!..

Марсианский такой, значит, эксперимент был!.. Межпланетный! Кулаком в лобешник, и к марсианке в койку!.. Довольно странный, правда, контакт, но… Что вы хотите — другой разум, другие нравы, привычки… не адаптировались может. Времени, наверное, не было… Да и не каждый день Афоня в такой «форме» — там, где надо! — ошивается… Вот и… Что ж…

Главное — марсианка! Если марсианка, это другое дело. «Это, вам, не то, что почем зря, и что в мешках!..» Повезло Афонину. Коллеги музыканты остро завидовали товарищу: таких «сладких» марсианок ни у кого ещё не было… Не было, не было. Об этом бы даже срочники знали… Афонин — первый! Да!

Как всегда всё испортил тот же Кабанов.

— Классно, чего уж! Жди, — говорит, — теперь, товарищ Афонин, марсианские алименты. Ага! Вот уж Валька-то твоя, с тёщей, обрадуются!.. Вот уж тебе пиз…лей навешают!

Это уж точно, это уж как пить дать. Мы достаточно наслышаны и про его Вальку, и про цербера тёщу, и вообще… Жалко, товарища, но ещё больше завидно.

Ничего, синяки пройдут! Зато вот, парень лично участвовал в межпланетном эксперименте! Причём, наш парень, музыкант, сверхсрочник… Кому ж так повезёт?

Не как, в общем, некоторым…

Армия! Армия-армия!..

Сегодня на отбое наши дембеля отхохмили.

Только мы провели вечернюю перекличку, ротный, как обычно, дает команду: «Третий год, отбой!» Мы слышим, как старики солидно зашаркали сапогами к своим одноярусным койкам. А наш старик, танцор Пятин, как всегда, расстегиваясь на ходу, разбегается, и ласточкой, через две койки в ряд, прыгает на свою третью. Мастерски прикроватившись там, широко и сладко обычно потягивается, зевает, и, победно оглядев вокруг — все ли видели! — только после этого начинает раздеваться. На третьем году, он, всегда так летал. Полетел и сегодня.

…Разбежался, и-и, р-раз, ласточкой пролетев, плюхнулся на живот, почему-то, при этом, глухо хрюкнув. И замер на койке в какой-то неестественной, для радостного и долгожданного сна, позе. Что такое? У нас у всех стоп-кадр. Заклинило. Мы замерли в недоумении — что-то не то. Но, мы же в строю стоим, мы же не можем спросить его, мол: «Эй, что там у тебя?» На этот полёт мы, салаги и молодежь, имеем право только восхищенно смотреть, причем молча, и без комментариев. Иначе, помним, ведро с тряпкой всегда свободно, в одном шаге. Мы только издали, со стороны, имеем право насладиться всеми этапами представления: от разгона до приземления, и мощным эффектом традиционного воздушного дембельского перелёта в койку. Молча, восхищайся и завидуй, молодой, стой и не вертись — закон такой. Иначе, он в койку, а ты в наряд!

Но не сегодня.

Весь строй замер, глядя на лежащего Пятина. Что такое? Там, ни звука… Но вот, дрогнула нога. Пятин с трудом повернулся на бок. Морщась и кривясь от боли, кое-как сполз с кровати. Выпрямился — метр шестьдесят восемь! — сдерживая стон, резко сдернул с койки одеяло. Мы, хоть и издали, но видим совершенно чётко, как на киноэкране: на белом фоне простыни спокойно отдыхает чёрная тридцатидвухкилограммовая чугунная гиря. У нас в роте только такие…