Владислав Вишневский - Кирза и лира

— Тебе надо было за его нос хвататься или за член. У Смолы всё остальное отсутствует. — Весело хохочут музыканты.

— Да, наверное. — Натянуто улыбаясь, соглашается Афонин, и продолжает повествовать. — Ну я и успокоился, чуваки. Баба же, думаю, хорошо, это ж не патруль. К себе, наверное, и тащит — а куда ж ещё! — мне и лучше, не жалко! Опять, то ли задремал, то ли отключился… В общем, чуваки, очнулся я уже на кровати, в смысле, чувствую, что лежу. В комнате темно! На мне лежит влажная и горячая чувиха. Фигура, чувствую, классная… И грудь, и бёдра, и живот, и руки, и губы!.. А запах духов какой обалденный, чуваки… Это!.. А как целуется она!.. А какой темперамент!.. Бля буду, чуваки, такой бабы у меня еще не было… В жизни не было! Вот те крест! Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Я её, как никогда, как ни одну бабу в жизни, помню, всю ночь целовал! Верите?.. Всю, с ног до головы! Сколько уж палок бросил и не помню, но, короче, чуть с ума не сошёл… Так мне было хорошо с ней! Потом устал и уснул.

Афонин задумался, умолк.

Музыканты застыли, не прерывая тишины, с задумчивыми лицами размышляли над услышанным.

В той или иной мере, сверхсрочники уже проходили через разного рода любовные, мягко сказать, развлечения, даже не один раз. И по пьянке бывало, и по-любви, и на спор, и случайно где, как-то подворачивалось, всякое бывало. У всех уже есть свой, личный опыт, есть что вспомнить. Но с такой вот болью, чувствами, с надрывом, никто из них ещё не встречался. Только вот Афонин, оказывается. Повезло парню. О такой встрече и не мечтали… разве что в глубоком сне. А тут, на тебе… Раз, и повезло парню. Ох, повезло!

— Ну, и что дальше? Что? Рассказывай, не тяни!..

— Кто она? Кто?

— В том-то и дело!.. — трагическим голосом продолжает Афонин, с трудом выходя из, видимо, сладостного оцепенения. Вздыхает. — Ладно. — Продолжает. — Самое интересное сейчас… Вернее напрочь это, непонятное, необъяснимое… Так вот. Просыпаюсь. Утро, солнце светит, красиво так… в щели. Ага! Вижу, какой-то грязный сарай, посредине кровать. Вокруг вонь, мочёй пахнет… Не поверите! Я лежу на какой-то кровати, на грязном вонючем матрасе, голый. Рядом, у меня под мышкой, на животе лежит тоже голая, дряблая, седая, лохматая старуха! Я, чуваки, просто, ох… напрочь! Болты у меня повываливались от столбняка, ни чего не пойму! Я испугался! Что это?! Приподнимаюсь — где это я, куда это я попал? Не поверите. Чувиха поворачивается ко мне — вижу, улыбается маленькая, старая, седая беззубая нанайка. «Доброе утро, говорит, любовничек!» Ё, мое! Меня аж стошнило. Тьфу ты, бл… Я как увидел всё это! Как подскочил! Хвать, скорее свои вещи, ноги в руки, и бегом из этого вонючего сарая. Тьфу! А она мне ещё кричит, падла, вдогонку: «Служивый, подожди! Куда же ты? Эй? А поцеловать утром?» Представляете? И смеется… беззубая. Полный п… Тьфу, ты, мать честная! Как вспомню!.. И как вам, чуваки, такая история, а?

Ну… Зависла тупая пауза — какой тупее не бывает. Такого именно поворота никто, конечно, не ожидал. Да нет, такого не могло быть, читалось на их лицах… После такого красивого, романтического вступления, это было полной неожиданностью, словно той кувалдой по башке и бабахнули, причем, всех сразу. Даже сильнее чем кувалдой, сильнее! У всех словно замкнуло.

— Понимаете, чуваки, не пойму!.. Откуда она, старая эта нанайка-то взялась, а? Ведь я хорошо помню — это я, бля буду, чуваки, помню как наяву, я ж не совсем пьяный тогда был, хорошо помню — молодая чувиха со мной была. Молодая! Я что, совсем, что ли, того, ку-ку, да?.. Уж молодую-то, от старой-то бляди, в каком угодно состоянии отличить смогу. Смогу-смогу! Точно! А вот… Я что, получается, всю ночь старуху целовал взасос?! Всю-всю?! Сверху донизу… Эту… старую… Да?! Тьфу! Поверить не могу… Да нет! Не может быть! Я до сих пор не в себе. Наваждение какое-то… Или что?.. Что это со мной было, а, чуваки?

— Слушай, Афоня…

— А может это…

Возникшие было версии, неожиданно прерывает майор Софрин. Он, коротко глянув на музыкантов, шустро проскакивает мимо них в туалет и пристраивается к писсуару. Суетясь руками в районе ширинки, озабоченно спрашивает Афонина:

— Афонин, что такое, почему в очках?

— А он, товарищ майор, сварки нахватался, — предупредительно ставит диагноз Кабанов.

— Нет, Кабанов, там, по-моему, что-то другое. Опять синяк, да, товарищ Афонин? — ехидничает майор.

— Да, товарищ майор, в общем… — уныло тянет сержант. Он еще под впечатлением своего рассказа, и той странной, необъяснимой загадки. — Сначала сварка, а потом это… на грабли наступил.