Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы

Хозяин помолчал, снял с сигары бумажное колечко и продолжал:

— Понимаете? Она, по крайней мере, должна быть благодарна, верно? К тому же у нее теперь был сын, чего же ей еще не хватало? Как вы думаете?

Я не уловил, к чему клонит хозяин. Казалось, он ждал, пока я скажу за него то, что он и сам хорошо знает, да не решается произнести. Но я молчал, и тогда он выпалил одним духом:

— А эта заячья губа? Можно долго целовать мужа из благодарности, только на свете много мужчин. Приходит день, когда женщину тянет к другому. И вот, приятель, такой день настал, и появился новый мужчина — с северного берега; кровь кипела у него в жилах, и бог создал его самым красивым парнем в порту. Понимаете? Он поселился напротив их дома; ему никогда не приходилось выходить в море — не было в том нужды, а она имела теперь все, чего прежде недоставало. Она стала женщиной, настоящей женщиной, понимаете? С грудным младенцем на руках она и ушла к нему, это случилось как раз в ту ночь, когда рыбак с заячьей губой сказал, высаживаясь на берег: «У кого нет жены, тот пусть остается на борту».

— И что же с ним стало, хозяин?

— Ничего, некоторое время он не приходил в порт, а потом все же появился и провел в лодке всю ночь. Что ему еще оставалось делать? Он бы рад не возвращаться, да голод пригнал. Правда, как-то в баре рыбак поклялся, что вернулся только затем, чтобы заработать немного денег, а потом уйти; если же это ему не удастся, то один бог знает, что будет.

— И он копит деньги?

— Да.

— А не врет?

— Я сам храню их и, когда могу, прибавляю несколько песо.

— Из жалости?

— Нет, конечно.

Молча посмотрев на синий дымок сигары, хозяин понизил голос:

— Не из жалости, а именно потому, что один бог знает, что будет.

Он обвел взглядом уснувший порт — только в баре еще веселились рыбаки — и прибавил:

— Представляете себе, как ему трудно среди тех, кто его постоянно травит?

Больше мы не разговаривали в ту ночь. Рассказ хозяина потряс меня, я почувствовал, будто мне вывернули душу, будто я потерял что-то.

Я дошел уже до своей комнаты, собираясь лечь спать, когда вдруг увидел рыбака, который подшучивал над гребцом с заячьей губой. Я окликнул его. Он шел босиком, со связкой канатов на плече. Сбросив веревки, он спросил, что мне надо.

— Поговорить, если вы не спешите, — ответил я.

— Нет, не спешу.

Я не знал, как завести разговор, с чего начать, и в этот момент с берега снова донеслась песня:

— Слышите, — сказал рыбак, — опять завели ту же пластинку! Поди, двадцатый раз за сегодня… Ха! При таком-то штиле… Как вам это понравится, дружище?

— Что вы хотите этим сказать?

— Ха! — продолжал он хитро, не без задней мысли. — Ведь вы сами сказали: когда нет ветра, на море слышно каждое слово. Представляете?.. Тьма кромешная, тишина вокруг, и поет эта пластиночка… Ха! Уж наверно тот тип в лодке слышит!

Он засмеялся, казалось, ему хочется заразить и меня своим злорадством, которое, видно, облегчало ему душу, но я испытывал только жалость к нему, к его жизни, к его душе, черствой и забитой, как у всех жителей саванны. Наконец он неловко по прощался и, взвалив на плечо связку канатов, исчез во мраке.

Не знаю, заводили ли еще раз эту пластинку: я уснул в ту ночь, как обычно накрыв голову подушкой. Под утро меня разбудил какой-то шум; я открыл окно и выглянул. Из управления начальника порта в бар прислали двух моряков. Я увидел их, когда зажгли газолиновый фонарь, осветивший все вокруг. Через открытую дверь я заметил свисающую с потолка веревку, которую кто-то поспешил обрезать, патефон и щуплое тело гребца, а на его шее — другой конец веревки.

Несколько дней в порту только и говорили что о самоубийце и о том, каким он был хорошим ловцом лангустов. Но когда прошло время и все успокоились и снова стали рассказывать разные истории, всегда кто-нибудь начинал теми же словами: «Один рыбак сказал как-то, у кого нет жены…» Конечно, нельзя всю жизнь оплакивать человека. Мертвые — вроде рыбаков, уходящих в море: с каждой минутой они уплывают все дальше от нас, становятся все меньше и, наконец, совсем исчезают из виду. Все остальное — случайность: и циничная песенка, и рыбак, рассказывавший печальную историю слишком близко от ловца лангустов, у которого сердце уже давно наполовину умерло.

1956.

Ох и чудной же был этот старик Бальтасар и как здорово он рассказывал всякие истории! Я говорю не о нынешних временах, а о давно прошедших. Потому что в наши дни в моем селении все только и знают, что повторять одно и то же. О тех временах и пойдет рассказ, хотя алькальд у нас прежний, он уже состарился на своем посту, тогда как в других селениях молодые люди постепенно заняли места стариков и теперь сами, утомившись, размеренным шагом приближаются к смерти.