Шандор Тар - Рассказы

Самая холодная ночь

Хорошо тому, кто встречает праздник в интимной гармонии семейного гнездышка; тепло тоже не последнее дело: Енё много месяцев живет в гараже, а гараж - это три бетонные стены, да крыша, да ворота железные, так что Енё очень даже мог оценить любое помещение, в котором температура выше, чем под открытым небом. Вообще, отвлеченные понятия он не очень любил; например, что это такое - интимная гармония? По-твоему, это что, спросил он в корчме под названием "Мушиная радость" у Оскара, а тот чуть всерьез не обиделся: вопрос застал его врасплох. Короче, Оскар не знал. Не знали и остальные, те, кто торчал возле стойки или у длинной полки, укрепленной на стене; а Медард, общий пес, зевал возле двери и ни во что не вмешивался. Интимная гармония, задумался корчмарь, это, как бы тебе сказать: только не думай, что это такое уж счастье. Я бы тебе порассказал... Однако рассказывать он ничего не стал. После закрытия ему ведь домой идти, и для него это тоже не ахти какая радость. Жена у него бабенка крепкая, круглая, платье на ней чуть не лопается, а он домой вваливается такой усталый, сил хватает, только чтобы рот закрытым держать, и открывать он его больше ни за что не согласен. В общем, супруга его уже не раз пользовалась этими словами, интимная гармония, и корчмарю запомнилось, что они ему всегда как-то действовали на нервы.

Шаллаи сказал, интимная гармония - это значит: согласие и взаимопонимание, а если так, то они здесь, в корчме, уже много лет пьют вино и пиво в интимной гармонии, так чего вам еще надо? Это - дружба, заявил маленький человечек, которого тут звали не иначе как Буродыр, мне можете поверить. А возчик Леваи, у которого одно на уме, бабы, понимал интимную гармонию так: это когда сидит с тобой рядом щель и одной рукой подливает тебе палинки, а другой - в штанах у тебя копается. Для Леваи любая женщина была просто щель, или - дыра, с ним особо никто и разговаривать не хотел из-за этого. Настроение у всех было кислое: когда-то какой-то идиот придумал, что в сочельник питейные заведения надо закрывать ранним вечером, и ему, тому идиоту, конечно, и в голову не пришло, куда деваться всем тем, кто не особо набожный и кому, главное, идти некуда? Вот, например, здесь, в квартале, трое таких: один беженец из Румынии да двое разведенных; да и другие есть, только они не смеют сегодня сбежать в корчму, потому что не развелись еще. Румын, тот обычно в корчме, в кладовке ночует, куда его корчмарь пускает из жалости, но сегодня нельзя: случись какая проверка, неприятностей не оберешься. Енё же до утра в гараже, возле электроплитки будет зубами стучать; в нормальные дни ему надо вытерпеть от закрытия пивной до утра, до открытия, это не так уж страшно. Оскар, он приборист, ему открыть дверь любого подъезда - раз плюнуть, а там он, как барин, выспится себе где-нибудь под лестницей. Коли уж ты развелся, другого не жди. Сколько веревочка ни вейся, а конец все равно - вот он, как говаривал Буродыр; уж он-то знает, он второй раз разводится.

Енё сегодня пил немного, с утра - полстопки всего, чтоб оттаять, да еще полстопки - вместо завтрака, но от этого у него вдруг аппетит появился, он что-то такое поел, а от еды, как известно, в сон клонит, так что он выгнал румына из кладовки и покемарил немного. Румын этот все равно наглеть начал, даже днем в кладовке болтается, среди ящиков с пивом да канистр с палинкой, и, хотя клянется, что ничего не трогал, к полудню обычно совсем косой. Это - от запаха, объясняет он всем, и, может, это в самом деле так, потому что в кладовке все вроде на месте; в общем, все только руками разводят. К обеду Енё проснулся от шума: в пивном зале гвалт, ругань, вроде даже до драки дошло; он, Енё, чего ни под каким видом не выносит, так это ссор, а потому вышел он из кладовки через черный ход и побрел мерзнуть к себе в гараж, чтобы потом, когда в корчме снова будет тихо, вернуться, перечитать газеты, какие найдутся, выпить кофе - ничего больше, - а там вскорости можно и отправляться.

Сколько он в свое время вкалывал, чтобы был наконец у них этот гараж! Сутками известь, краску глотал, ацетоном дышал, чтобы денег собрать - на квартиру, на мебель, на гараж этот, а теперь и гараж уже не его, бывшая жена разрешила, правда, на время там приютиться, пока найдется какое-нибудь жилье. С тех пор прошел почти год. Как дурной, страшный, нескончаемый сон. Сначала Енё вообще поверить не мог, что жена всерьез хочет разводиться, ладно, измена - штука суровая; нет, конечно, это не он изменял, у него ни времени не нашлось бы, ни сил; у жены был какой-то старый дружок, у которого и одежда всегда была чистой, не в краске, как у него, и который не таскался вечно с ведрами, кистями, стремянкой, расхристанный, грязный, как черт из трубы. И все же Енё не на жену был сердит. Сердит он был на весь мир, потому что нет правды нигде, даже на небе, о Боге уж и говорить нечего: