Шандор Тар: Рассказы

А сегодня ей снова надо было идти в сквер или бродить по ближнему рынку, где в такое время почти никого уже нет, только странный, непостижимый запах, запах страха, в котором как-то держится глухая память об утренней суете, о шуме, память, застрявшая в тесном пространстве меж облупленных стен и массивных бетонных прилавков; в такое время на рынке кто-то метет, другие роются в отбросах, прыгают воробьи, что-то ищут в мусоре, в щелях каменной мостовой; в прошлый раз Берта видела там двух собак друг на друге, кучка мальчишек злобно вопила и кривлялась на ступеньках, потом собаки оказались уже хвостами друг к другу, но все-таки вместе, и в глазах у них были боль, страх и недоумение; Берта тогда поняла, что это и есть любовь, из-за которой все с ума сходят, нет уж, спасибо, не надо ей этого, обойдемся... Дверь во двор всегда открывалась трудно, и сейчас она, увидев Яношку, поскорей отступила в сторону: если он так спешит, пускай себе, она даже отвернулась, задержала дыхание и, чувствуя, как у нее вдруг сильно заколотилось сердце, опустила глаза; так ее учила Борика и вообще...

Только Яношка снова всем телом загородил ей дорогу и дохнул на нее из своей широкой груди, счастье еще, что она ничего не почувствовала и почему-то совсем не боялась, и ей даже было весело почему-то, в доме все говорили, что Яношка, правда, немного чокнутый, но не такой, чтобы его опасаться, он безобидный, хотя вон какой представительный, бравый парень, объяснял дворник; а встанет да плечи расправит, так ровно на шесть сантиметров выше, чем тот волейболист, что ходит к Малике на четвертый этаж. Яношке тоже стукнуло уже лет двадцать пять, а сейчас у него и в мыслях не было расправлять плечи, наоборот, он еще больше пригнулся, лицом прямо к лицу Берты, и сказал, не ходи никуда, дождь на улице. Слышишь? Слышу, сказала Берта, не глядя в его сторону, и все думала, как бы проскользнуть мимо него и идти по своим делам, и никак у нее не получалось. Говорю тебе, дождь идет, услышала она снова, и слова эти прозвучали словно бы ей прямо в рот, и к тому же это была неправда, чумазая солдатская форма на нем вовсе не была мокрой, но Берта подумала, что до этого ей никакого дела, ее дело - уйти и провести где-нибудь по крайней мере два часа, а потом она придумает что-нибудь насчет того, где была, танцевала, гуляла, развлекалась, и не одна, конечно, а каждый раз с другим парнем, хотя иногда надо было говорить, что с тем же самым, и на бесстыдные вопросы Борики надо было кивать, да, мол, и это было, например, что парень ее целовал, и лез ей под платье, и в любви признавался, вот только, к сожалению, она не могла повторить слово в слово, что ей говорил этот балаболка, и неприличные слова не могла повторить, потому что Борика никогда ничего о таких вещах не рассказывала, так что Берта старалась краснеть и соглашалась со всем, что Борика за нее выдумывала. Он сказал, любит? Да. И обожает - тоже? Тоже. А чтобы ты к нему домой пошла, не сказал? Не сказал. Но если Борика спрашивала, мол, звал ли он тебя к себе, Берта отвечала: звал. А ты не пошла? Не пошла. Борика в таких случаях вздыхала, ах, эти нынешние - до того робкие, думала она, в мое время было совсем по-другому. И что они вообще делают на этих танцах? А потом? Эшшь ты! Ты рот приоткрой, язык чуть-чуть высунь, учила она Берту - речь зашла о поцелуях, - попробуй ухо ему покусать, мочку, там сама увидишь, сообразишь, как ему приятнее. Поняла? Поняла. Черта с два она поняла. Она даже не понимала, что Яношка сказал ей там, в дверях, - просто пошла, когда он ее поманил за собой: пойдем, комнату мою посмотришь. И они стали спускаться в подвал.

Берта еще ни разу не была в подвале или, может, была когда-то, только забыла; вдоль коридора под потолком тянулись какие-то толстые трубы, это отопление, объяснял Яношка, это холодная вода, это горячая, если я захочу, могу их все перекрыть, и тогда никакого тебе купанья, и все будут гадить куда попало, потому что воду в уборной тоже будет нельзя спустить. Берта слушала и кивала, но это все не очень пугало ее, главное, чтобы время шло, а там, глядишь, случится, может, что-нибудь такое, о чем можно будет рассказать Борике. Опасений у нее не было, все ведь говорят, что Яношка еще чистое дитя, совсем недавно еще, вы не поверите, с матерью спал и с куклами, объясняла жена дворника, душа у мальчика чистая, просто как у ангелочка, иной раз так и хочется на руки его взять и баюкать, жаль, что он такой здоровенный. Что да, то да, вот и Берте из-за спины у него почти ничего не было видно, да еще это слабое освещение; в подвале было тепло, и стоял запах, немного затхлый, и что-то то ли шипело, то ли свистело; у одной двери парень остановился. Знаешь, как мое имя, спросил он, повернувшись к ней. Янош, ответила Берта; что она могла еще сказать? А вот и нет, засмеялся Яношка и, наклонившись к ней, сказал таинственно: Ринальдо Ринальдини. Но об этом никто не знает, и ты смотри не проболтайся никому. Ладно, ответила девушка, мне-то что, добавила она уже про себя, он и вправду немного чокнутый, ну что ж, тут ничего не поделаешь. А теперь заходи в мою комнату, продолжал Яношка, но об этом - тоже никому ни слова! Ты теперь можешь сюда приходить, когда я здесь, и тебе не придется на улице околачиваться, чтоб над тобой смеялись, или на скамейке сидеть, когда тетка из дому тебя отсылает.