Александр Смолян - Во время бурана

Рюкзак натрудил плечи. Дмитрий снял его и налегке прошел вперед, чтоб разведать путь. Возвратившись, он обнаружил, что рюкзак, оставленный на вполне, казалось, надежном месте, наполовину засосало трясиной. Вытащить его не удавалось. Дмитрий торопливо стащил с себя гимнастерку, расстелил ее и стал перекладывать на нее по одному мешочки с образцами. Когда облегченный рюкзак удалось вытащить, Дмитрий сам был почти по колено в трясине.

Он продолжал путь, казавшийся ему бесконечным. Когда становилось совсем невмоготу и хотелось повалиться посреди болота, Дмитрий почему-то вспоминал смешного конноевского котенка и говорил себе: «Что, силенок не хватает? А ты поднажми, поднажми».

В Иван-сельгу он пришел грязный, голодный, с лицом, распухшим от комариных укусов. Гавриловна дала ему помыться, сытно накормила, постелила на печи. Утром Дмитрий увидел, что одежда его выстирана, и, пока рубашка и брюки сохли на солнце, он сидел в избе в одних трусах, составляя подробный отчет о своем походе на высотку 132. Впрочем, подробно в отчете была описана только сама высотка, что же касается похода, — были указаны лишь даты и необходимые сведения об окружающих высотку болотах.

Через неделю после ухода с базы экспедиции Дмитрий вручил начальнику рюкзак с образцами и тетрадку с отчетом.

— Дельно составлено, — говорил Андрей Несторович, подчеркивая чуть не каждую строчку жирной красной чертой. — Очень, очень дельно.

Затем, развязывая рюкзак, он спросил:

— Жив, значит, старик Конноев?

— Жив, — ответил Дмитрий.

Больше Андрей Несторович, углубившийся в рассматривание образцов, ни о чем не спросил. Потом он рассеянно сказал:

— Ну, идите, идите, отдыхайте.

Дмитрий ушел в свою палатку.

Жестокая лихорадка, подхваченная два года назад в Средней Азии, свалила Андрея Несторовича в постель. К нему явились летчик и Гилинский: в тех редких случаях, когда начальник не мог лететь сам, это поручалось старшему геологу.

Андрей Несторович посмотрел на Гилинского. В серовато-зеленом костюме, подбитом цигейкой и испещренном застежками-молниями, тот был гораздо больше похож на летчика, чем сам Георгий Вахтангович.

— Геннадий Михайлович, я хочу послать в полет Гречихина. Как вы считаете?

— Гречихина?.. — Гилинскому очень хотелось скрыть удивление и разочарование, но это ему плохо удалось. — Не напутал бы только.

Молнии на его костюме сразу утратили свой блеск. Как ни странно, это было именно так. «Что за чертовщина? — подумал Андрей Несторович. — Бред? Галлюцинации начинаются, что ли? Или повернулся он так, что свет иначе упал?» Как бы то ни было, молнии явно поблекли.

— Думаете, может напутать? Ничего, сделаем потом контрольный полет, проверим его карту…

— Андрей Несторович, — сказала, входя в комнату, Леля. — Прасковья Игнатьевна газеты со станции привезла.

— Давай сюда. Спасибо. И позови Гречихина. Только скажи, чтобы оделся потеплее. Сейчас полетит на съемку. Ну, чего обрадовалась? Не кататься едет, а работать.

Леля уже поняла, что румянец залил ее лицо, и, чтобы скрыть радостное смущение, круто повернулась и выбежала из комнаты.

Дмитрий помогал Прасковье Игнатьевне разгружать машину с продуктами и какими-то приборами.

— Скорей, Митя, — сказала Леля еще издали, — начальник зовет! Хочет послать вас на съемку. Только зайдем ко мне, возьмете мой свитер. Нечего отмахиваться. Как хотите, а без свитера не пущу! Начальник сам сказал, чтобы потеплее оделись…

И вот, впереди — кожаные плечи Георгия Вахтанговича, а внизу, под крылом, насколько видит глаз, холмы, озера, леса — сама овеществленная карта, не признающая никаких условных масштабов. Георгий Вахтангович знает местность как свои пять пальцев. А Дмитрий не сразу узнаёт даже те места, которые исходил пешком.

Река осталась позади. Она по-прежнему запружена сплавным лесом. Пока самолет шел низко, бревна были размером с карандаши, а потом, когда Георгий Вахтангович стал набирать высоту, заторы из бревен стали казаться беспорядочным нагромождением каких-то темных спичек.

Вот и станционный домик. Неужели это станция Сплавная? Какой крошечный домишко! Рослые деревья притворяются кустами, железная дорога — узкоколейкой. Серебряные ленты речек, не знающих сплава. Серебряные лужицы маленьких озер. Изредка — желтоватые, прямые, как чертежные линейки, дороги.

Георгий Вахтангович обернулся назад. Шлем низко надвинут и застегнут так, что не видно ни густых черных бровей, ни щегольских косых височков.