Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)

— Потому что сознательности не хватало… — терпеливо объяснил Поллык-ага. — Я тогда был простым колхозником. Вот родишь еще дочку, обязательно назовем Кызбагт. Все равно в имени пользы нет. Как мы их только не называли! Дойдук, Бессир, Огульгерек [11] Дойдук, Бессир, Огульгерек, то есть: "Хватит", "Довольно", "Нужен сын" — такие имена давали девочкам в тех семьях, где долго не было сыновей. — не дает нам бог сына… Хотя бог тут, конечно, ни при чем, это я так, по привычке…

Женщина глубоко вздохнула.

— Не гневи бога, отец. Может, и сжалится, пошлет нам сына…

Поллык-ага промолчал. Передал девочку жене, взглянул на часы — он уже умел теперь узнавать по ним время, — повесил через плечо купленную на рынке полевую сумку и пошел к выходу. Возле двери он остановился, достал из сумки какие-то бумаги, посмотрел на них, сунул обратно и сказал:

— Пойду в правление. Двадцать четвертую форму надо заполнить.

Похоже было, что Анкар-ага махнул рукой на свою невестку. Вроде бы забыл о ее существовании. Если раньше он не мог себе представить, чтобы Кейик одна пошла в магазин или, не дай бог, поехала на базар в Керки, то к отправке ее на канал, когда она на целый месяц уехала одна из дома, и к назначению ее бригадиром Анкар-ага отнесся совершенно равнодушно. Что ж, сын умер, невестка себе хозяйка.

И все-таки, когда с Кейик заговорили о вступлении в партию, она поняла, что не сможет решиться на этот шаг, не посоветовавшись с родственниками мужа. Начинать такой разговор было нелегко, а Сазак все торопил. «Сам Джоракул Рахманкулович желает, чтобы ты вступила в партию!» — все время повторял он.

Гыджа тоже советовала ей вступать: «Что мы — хуже мужиков?!»

А Кейик все никак не решалась. Она много думала в эти дни, только мысли ее были почему-то не о заявлении, которое надо отнести Сазаку, а о жизни: о детстве, о Юр-дамане, о том, как жить дальше… Вспоминалось родное село Каррычирла. Широкая быстрая река. Высокие берега, густо заросшие ивняком. Мутная тяжелая вода несется куда-то далеко, далеко в такыры…

Когда наступала жатва, всем селом с ночевкой уходили в поле.

До самого горизонта стеной стояла тучная пшеница.

По другую сторону — бахчи. По ночам, когда они спали под навесами, слышно было, как лопаются на корню дыни.

Ветерок доносил сладкий дынный дух… Это были те самые знаменитые дыни «вахарман», что сами тают во рту… Вдалеке, прижавшись друг к другу, стояли бесчисленные снопы пшеницы. Кейик лежала с открытыми глазами, смотрела на звезды и думала: это счастье.

Но оказалось, что счастье ждало ее в Ербенте, в белой восьмикрылой кибитке на краю села. Тогда она не понимала, о чем пел дутар в руках ее мужа, теперь она знает — о счастье…

Даже когда песни Юрдамана были печальны, это все равно были песни о счастье, о безграничном, безбрежном счастье, которое никогда не кончится…

И надо жить, жить, зная, что счастья не будет, что он никогда не придет, никогда она не услышит его голос, не почувствует на своей руке его руку… Никогда…

Надо подавать заявление в партию… А Юрдаман? Захотел бы он, чтоб она вступила в партию? Он ведь был беспартийный. А может быть, нет? Господи, как мало она успела о нем узнать!..

— Юрдаман был партийный? — спросила она вечером Кейкер.

Девушка задумалась, неопределенно пожала плечами:

— Не знаю, Кейик, спроси у брата…

Назавтра Кейик задала свой вопрос Бибигюль, чтобы та расспросила мужа.

За ужином, поставив перед Пашой чайник, жена спросила его, состоял ли Юрдаман в партии.

— Да нет… — задумчиво ответил Паша. — Молод он еще был… Я и сам только на фронте вступил. А ты почему вдруг спросила?

— Да это не я, Кейик интересуется.

— Кейик? Чего ж она сама не спросит? — Паша из-под насупленных бровей взглянул на невестку.

Та сидела поодаль, держа на руках племянника. Рот ее был прикрыт концом платка, который она придерживала зубами.

Заметив, как смотрит на нее деверь, Кейик сразу поняла значение этого неодобрительного взгляда и нерешительно разжала зубы. Платок сполз на шею, оставив рот открытым…

— Вот и правильно! Молодец! — весело воскликнул Паша. — Бригадир, активистка, коммунистом быть собираешься, а рот платком закрываешь! В правлении-то небось не закрываешь, на равных с мужчинами разговариваешь, а дома — яшмак на рот! Я не считаю это признаком уважения. Отец и тот не больно-то на яшмак смотрит! Уважение не в том, чтоб рот закрывать! Я знаю одну молодуху: как увидит свекровь, рот платком прикрывает, а из-под платка такое про нее несет — слушать стыдно!.. Какое же это уважение?!