Мемпо Джардинелли - Жаркая луна. Десятый круг ада

Думая обо всем этом, я, не посоветовавшись с Грисельдой, направил машину к шоссе номер 11, ведущее на Санта-Фе. Грисельда спросила меня, не едем ли мы в «Эль-Монито», и я ответил утвердительно. «Эль-Монито» — популярный мотель в окрестностях Ресистенсии. Здесь, как и в мотелях «Кадена-де-Оро» и «О’кей», лилась рекой сперма и раздавались сладострастные завывания нескольких поколений обитателей и обитательниц Чако. Мы, естественно, тоже заезжали в «Эль-Монито», хотя из-за необходимости держать наши отношения в тайне предпочитали встречаться в квартире на проспекте Альберти в центре городка. Я снял ее в стоквартирном доме, вмещавшем, кроме жилых площадей, какие-то конторы, и использовал, чтобы поспать во время сиесты или посмотреть телевизор одному, в спокойной обстановке. У Грисельды был свой ключ, и она разработала систему: во-первых, являлась на свидание либо на полчаса раньше меня, либо на полчаса позже; во-вторых, не поднималась на мой, восьмой, этаж, а выходила из лифта либо этажом ниже, либо этажом выше и дальше пользовалась лестницей. Ухищрения имели целью ввести в заблуждение портье и соседей.

Однако время от времени ей нравилось посещать мотель. В номере было большое зеркало, и она развлекалась тем, что, глядя в него, наблюдала как бы со стороны за нашей любовью. Ее возбуждало положение тел, заметив момент собственного оргазма, она прямо-таки обмирала от счастья.

Я снял номер на всю ночь подальше от шоссе. Издалека доносилась музыка, торжественно-медленные звуки.

— Зачем мы здесь? — спросила Грисельда. — Не лучше ли уехать от городка подальше? Или ты думаешь, в мотеле нас не найдут?

— Я пока ни о чем не думаю.

И закрыв дверь, я обнял ее, поцеловал, взял обеими руками за мягкое место. У Грис была, и сейчас есть, самая красивая в мире попка, твердая, как у профессиональной гимнастки, что-то невероятное. Кроме того, у нее превосходно очерчена спина, а шея и плечи кажутся воплощением лукавства. Когда я обнимаю ее таким образом, ну словно поднимаю ящик с бутылками самого вкусного вина, когда начинаю целовать ей плечи и чувствовать, как ее бюст касается моей груди, я знаю: в конце концов мы завалимся в кровать. Иногда я клал ее на стол или прислонял к стене, но в любом случае я входил. И часто мы мерились силами, как быки, толкали друг друга наподобие тракторов, но тракторов с глушителями, потому что должны были подавлять спорадические вскрикивания.

На сей раз мы закончили акт совсем по-новому: с неописуемой мягкостью, в томительно медленном ритме, высвобождая эмоции: она — в виде непрерывного крика и радостного плача, я — прерывистого воя. Вот так мы занимались любовью, и сколько времени, я не представляю, но это было поистине восхитительно. Мне казалось, во всем мире нет ничего другого, что сделало бы меня таким счастливым, только пребывание внутри женщины, ощущение, что ты — часть ее, что ты полностью принадлежишь ей, как никогда и никому раньше не принадлежал. Под занавес я расплакался. Она, наверное, удивилась, потому что начала смеяться с закрытыми глазами и бормотать: «Какое блаженство, какое блаженство, какое наслаждение, какое наслаждение», — в конце концов мы достигли наивысшей точки вместе. Мы упали в изнеможении, и я вдруг тоже засмеялся, а она последовала моему примеру. Мы были похожи на сумасшедших, давясь от взрывов смеха, подобно птицам терутеру, до тех пор, пока я, неизвестно почему в общем-то и не желая ответа, спросил ее, чувствует ли она за собой какую-либо вину. Она посерьезнела и откликнулась без малейшей задержки:

— Вину? По какому поводу?

— Не по какому, не по какому… — затараторил я, почувствовав себя полным идиотом, — глупый вопрос, не имеет значения…

— Вот именно, не имеет значения, — подчеркнула она мои слова. — Для меня теперь ничего не имеет значения, ничего.

Она закурила очередную сигарету и продефилировала в ванную комнату. Я закрыл глаза и понял, что ни о чем не думаю. Еще несколько секунд — и засну. Обычно я погружаюсь в сон сразу после того, как кончаю. Мозг бездействует, и хочется лишь одного — расслабиться. И я заснул, повторяя мысленно: «Ничего не имеет значения, не имеет значения».

Но разумеется, мне еще только предстояло узнать, насколько справедливы эти слова.

Грисельда разбудила меня часа через два. Было почти половина третьего утра, однако прохладнее не стало. Даже кондиционер не смог побороть липкую духоту.

Я быстро принял душ. Выйдя из ванной комнаты, я обнаружил, что она стоит перед зеркалом и любуется своим отражением. Она надела короткое желтое цветастое платье в форме колокольчика снизу и с большим декольте сверху. Она обожала этот наряд, и не только потому, что я его привез специально для нее из Соединенных Штатов, но и потому, что он отвечал целому ряду требований: во-первых, шел ей, во-вторых, был легок и удобен и, в-третьих, подчеркивал красоту как ног, так и груди.