Сол Беллоу - Жертва

Все улыбались. Голдстон, с подносом в руках, ногой подталкивал стул.

— Девиз богемского короля в Столетней войне, — объяснил Гаркави, округлив глаза, всех осияв взглядом. — В шлеме у него обнаружили, после битвы при Пуатье.

— Сильно сомневаюсь, что она целовала королеве платье, — сказал Левенталь. — Это что — церемония такая?

— Реверанс. — Голдстон хохотал и, собираясь изобразить эту сцену, уже развернул салфетку.

— Почем купил, по том продаю. Папин рассказ, слово в слово.

— Поскольку старуха была немка, Дили и рассчитывала, что ее поймут, — вставил Шлоссберг.

— Как? Но это ж девиз Ганноверов, — сказал Голдстон.

— Да, это было что-то. Немка на троне, Британская империя, премьер-министр — итальянский еврей.

— Какой же Дизраэли итальянец? — недоумевал Голдстон. — Он же в Англии родился?

— Ну а отец.

— И даже отец. Только дед. Он самый настоящий англичанин, если гражданство хоть что-нибудь значит.

— Для англичан он англичанином не был, — сказал Левенталь.

— Ну почему, его любили.

— Да? А тогда кто говорил, что Джон Булл [12] Джон Булл — персонификация англичанина. Персонаж был придуман Джоном Арбатнотом (1667–1735), врачом и остроумным памфлетистом, и получил долгую жизнь. пригрел на груди обезьяну?

— Ну, были у него враги, были, естественно.

— А я считаю, что они его так и не приняли, — объявил Левенталь.

— Неправда! — крикнул Гаркави. — Они им гордились, как и мы гордимся.

— Ну не знаю, — Левенталь медленно качал головой, — они преспокойно скушали, что Виктория немка. Но Дизраэли?..

— Он доказал Европе, что еврей может руководить нацией, — сказал Голдстон.

— Вот вам, пожалуйста, весь Левенталь, — выкрикнул Гаркави, — полюбуйтесь на эти взгляды.

— Еврей и империя? Суэцкий канал, Индия, все такое? Я к этому всегда относился скептически.

— Преподать миру урок с пустыми руками… всю эту бодягу я наизусть знаю. — Гаркави воткнул в него ошарашенный, укоризненный взгляд. — Империя же была для него делом жизни. Он был англичанин, великий притом. Бисмарк им восхищался: «Der alte Jude, das ist der Mann!» [13] Этот старый еврей, это человек! (нем.).

— Какая, собственно, разница между империей и шикарным магазином? — вставил Шифкарт. — Ведешь свой бизнес.

— И он управлял этой фирмой? — сказал Голдстон. — Джон Булл и компания. Над нашими полками никогда не заходит солнце. Главный поставщик Б. Дизраэли.

Тут Левенталю, в общем, как-то уже расхотелось спорить, даже мелькнуло, что зря он ввязался в разговор, сидел бы себе и молчал. При первых словах он, кстати, даже не думал, что его вдруг прорвет. Сам удивлялся, но не мог удержать при себе свои мысли — собственные мысли, конечно, но он никогда их раньше не высказывал вслух и слушал теперь, как со стороны.

— Кстати о Бисмарке, — его уже понесло, — почему это он сказал — еврей, а не англичанин? Дизраэли с ним торговался, вот и был для него евреем, это естественно.

— Насчет отношения Бисмарка к евреям ты не увлекайся, — предостерег Гаркави, — ты поаккуратней, старик. Он облегчил их бремя.

— Ах да, он же что-то такое говорил про выведение великой расы. Как это? «Немецкий жеребец с еврейской кобылой».

— Прямо Кентуккийские скачки [14] Соревнования трехлетних чистопородных скаковых лошадей; в первую субботу мая ежегодно, с 1875 г., проводятся в г. Луисвилле, штат Кентукки. , — сказал Шлоссберг. — И всем хорошо.

— Зачем придираться к словам, — сказал Голдстон. — Он старый кавалерист. В его устах это был такой способ оценить лучшие качества тех и других.

— Кому нужны его комплименты? — сказал Шлоссберг. — Его кто-то просил?

— Для вас это лестно звучит? — Левенталь перестал теребить загривок, вопросительно вскинул руку.

— A-а, я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Голдстон. — Ты на него валишь нынешних немцев.

— Да нет же! — крикнул Левенталь. — Но почему вас так радует комплимент Бисмарка, притом довольно сомнительный комплимент?

— И что ты взъелся на Дизраэли? — спросил Гаркави.

— Абсолютно я не взъелся. Но он решил руководить Англией. Вопреки тому факту, что он еврей, а вовсе не потому, что так уж ему нужны империи. Народ смеялся над его носом — он занялся боксом; смеялись над его поэтическими шелками — он нацепил все черное; над его книгами смеялись — он их всем совал напоказ. Занялся политикой, стал премьер-министром. И все на нервной почве.

— Да ладно тебе, — сказал Гаркави.

— На нервной почве. — Левенталь не сдавался. — Это великолепно. Кто спорит. Но мне не нравится. Нужно, конечно, превозмогать свои слабости, но зависит — как и зависит — что называть слабостями… Юлий Цезарь был болен эпилепсией. Он научился скакать на коне, держа руки сзади, он спал на голой земле, как простой солдат. А зачем, почему? Из-за своей болезни. И мы обязаны восхищаться такими людьми? То, что для других вопрос жизни и смерти, для них испытание воли. Кому нужно их это величие?