Эльмира Нетесова - Женатые холостяки

Те однажды не выдержали, написали заявление на бабку и отдали не в милицию, а Свиридову, чтобы припугнул штрафом или принудительным приводом в милицию и арестом на трое суток.

— Лешенька, сил не стало терпеть. Дети не спят, просыпаются и плачут. До двух ночи покоя нет. А ведь нам на работу. Угомони.

— У меня дите совсем грудное. Уже три раза от испуга лечила, все эта бабка! Сколько раз хотели с нею поговорить, никого не пустила. Помоги, пойми нас! Все печенки вывернула старая! Никакой совести не имеет! Выручай!

— А почему сами в милицию не придете? Официально обратитесь!

— Леша, мы все работаем, когда придем? После работы за детьми в садик, потом домой, а и стыдно туда приходить и жаловаться на соседку. Старая она, не поймут нас. Ты же по-свойски с нею поговоришь, образумишь ее глумную, — сунули в руки заявление, подписанное десятком соседей.

Лешка прочел и решил сходить к бабке. Ему она открыла, увидев милицейскую форму:

— Тебе чего нужно, касатик? — спросила испугано.

— По делу к вам пришел. По работе, поговорить нужно с вами, — прошел в комнату. На голос Свиридова вышел из своей комнаты старик.

— Заявление на вас поступило, Ильинична. И я хоть живу в соседстве, вынужден принять к вам меры наказания согласно ваших действий. Люди требуют вашего выселения из дома за поведение, какое впрямь исключает даже возможность проживания с вами в одном, общем доме. Вы не просто сознательно мешаете, а травмируете детей, не даете покоя никому из взрослых. Это недопустимо.

— Да это кто так набрехал на меня? — возмутилась бабка.

— Никто не оклеветал! Я сам во дворе слышал, как вы орали, то на своего деда, то на соседей. Я ушел домой в одиннадцать, вы все продолжали заходиться. Но всему есть предел!

— А какое тебе дело? Я живу в своей квартире, что хочу то и делаю. Мне никто не укажет. Хочу ору или реву, никому нет дела! Нечего совать ко мне свой нос!

— Вы живете не в частном, в общем доме и обязаны выполнять все правила проживания здесь. Иначе, вас выселят как туземцев, не приспособленных к требованиям цивилизованного общества. И если вы не прекратите хулиганить после этого предупреждения, завтра придется заплатить в милиции штраф в размере пяти ваших пенсий. Если и это не остановит, вас отвезут в милицию, в наручниках, через весь город, в камере вас продержат несколько дней, пока не поймете, как нужно жить в этом доме. Коли и такая мера не подействует, вы будете выселены в принудительном порядке! Вы меня поняли, Ильинична?

— Вона как со старухой вздумал расправиться? Это за что же так? Когда мне гадят на порог, им все можно. Мое белье засыпают сверху мусором! И тоже ничего!

— Это было давно! Теперь никто не мешает и не обижает вас! Вы же своего мужа живым в могилу загоняете. Унижаете, оскорбляете, позорите, как вам не стыдно, ведь совсем старая, а ни мудрости, ни ума…

— Знаешь что, Лешка, это наша жисть и не суй в ее свой нос! Мал еще нам указывать. Свою семью заведи, там командуй. А нас оставь. Никто боле не потревожит и соседев! Я ручаюсь! — вытолкал старик Леху из квартиры.

Тот вышел раздосадованный на Ивана Кузьмича. И дома рассказал матери о случившемся. Та рассмеялась:

— Сынок, не злись. Так случается часто и не только у стариков. Люди меж собой грызутся, а влезь в их жизнь чужой, они тут же горой друг за дружку встанут. А значит, у них все в порядке. Ругачки еще не показатель. К ним привыкают, как хлебу. Будь им плохо вместе, давно бы расскочились в разные стороны. А раз живут, все у них в порядке.

— Но ведь дед плачет, жалуется на бабку во дворе.

— Леша! Все злословят друг друга. Уж такая она человечья природа. Хочется, чтоб кто-то пожалел, посочувствовал. А вмешайся, и получишь шишки. Лучше не лезь, сами разберутся.

А Лешке не верилось. Правду сказать, та бабка перестала докучать соседям по ночам и уже не кричала на старика и соседей допоздна, не грозила вывести их за рога на чистую воду. Но через месяц умерла от инсульта. Ей было восемьдесят пять лет. Старуху похоронили. Прошло больше года, а ее дед на весь двор винил Лешку в смерти своей бабки. И говорил, что это он, милицейская отрыжка, довел старую до переживаний и болезни, от какой она умерла. Винил Лешку в своем одиночестве, сиротстве, никогда с ним не здоровался.

— Не обращай внимания на его заскоки. Ивану Кузьмичу скоро девяносто лет исполнится. Надо ж человеку на кого-то жаловаться. Бабки уже нет, теперь ты стал крайним, — смеялся Александр Петрович Порва.