Фэй Уэлдон - Подруги

— Конечно, милый, имеешь. Я просто подумала, не будет ли тебе жарковато. Такой чудный день!

— Будь любезна, предоставь мне самому судить, какой температурный режим мне больше подходит. — Лицо у Эдвина наливается кровью. На виске пульсирует жила. Дети отступают от них, забиваются со своими пожитками в автомобиль и надеются на чудо.

— Я напрасно это сказала, — говорит Эстер. — Прости, пожалуйста.

— Напрасно или нет, но сказала, — цедит Эдвин. — А раз так, давай разберемся, что ты сказала. Ты хочешь, чтобы из всех мужчин я один на всем пляже был без формы. Извини, я не тот человек, чтобы легко смотреть на такие вещи. Этот пикник, Эстер, задуман тобой единственно с целью унизить меня в глазах любого встречного хлюста. Я тебя насквозь вижу, Эстер.

Но, милый мой…

— Жарковато! В форме! Невозможная женщина.

Он широким шагом идет назад к дому.

— Эдвин! — жалобно взывает она. — Эдвин, ты куда?

— К себе в кабинет.

— Зачем?

— Писать письма. Ты против?

— Но мы же собрались на пляж. — Эстер в слезах. — Я и бутерброды приготовила.

Эдвин запирается в кабинете. Девочки, поникшие, обескураженные, выбираются из автомобиля. Эстер берет себя в руки и бодрится.

— Папа что-то устал, как обидно. А мы с вами давайте устроим пикник на речке — давайте? Корзинку донесем и пешком. Это недалеко.

Но они качают головой. Им уже ничего не хочется. День испорчен.

Эдвин сидит в кабинете. Часы бьют одиннадцать, потом двенадцать. Если до сих пор еще теплилась надежда, что он сменит гнев на милость, то теперь она улетучивается. Стоит гнетущая жара. В доме тихо. Эстер поджаривает на обед бутерброды. Грейс рисует. Марджори делает уроки. Из-под двери кабинета выползают, клубясь, миазмы ненависти, уныния, злобы.

К чаю Хлоя приходит обратно в «Розу и корону» и возвращает матери четыре яйца.

Нелегкие времена — для Эдвина и для всех окружающих.

Эстер подумывает изредка, что не мешало бы самой научиться водить машину, но пасует перед первым же препятствием, не решаясь попросить об этом Эдвина.

Теперь вообразим себе другую картину, тоже в воскресный день, тоже летом, но уже двенадцать лет спустя, когда сказочный брак Грейс и Кристи в самом расцвете. (У других женщин бывает — или не бывает — сказочная кухня; у Грейс был сказочный брак.)

У дверей ждет «мерседес», в «мерседесе» — малыши Грейс: мальчик и девочка, няня-испанка, корзина с провизией для пикника от «Харродза» (alia tempora, alii mores [6] Иные времена — иные нравы ( лат. ). ) и ящик шампанского для добрых знакомых, к которым они собрались в гости, — у знакомых коттедж на Суссекском взморье.

На длинный капот «мерседеса», вся розовая, ублаготворенная, опирается Грейс. На ней — открытое платье из белого хлопка; в вырезе, как в изящной раме, — высокая, полная грудь. Грейс мечтательно смотрит на небо, провожает глазами птичек. Вспоминается ли ей прошлое, отец с матерью, другое время, другие вылазки на природу? Сомнительно. Грейс не большая охотница наводить мосты между прошлым и настоящим.

А вот и Кристи сбегает с лестницы, перепрыгивая через ступеньки, весь — сгусток деловой распорядительности и финансовой сметки. Рост, плечи, свеж и выбрит, мужественное арийское лицо — мечта, а не муж.

При виде Грейс он останавливается как вкопанный. Она улыбается ему. Улыбка томная, полная неги, она приводит на память недавние наслаждения, — никогда еще Грейс так не улыбалась ему, и никогда уже не будет.

Но что это? Что мы слышим? За что Кристи ругает ее? Не он ли так пылко обнимал и ласкал ее еще ночью и, позвольте, не он ли еще за завтраком необыкновенно мило вел себя с нею, когда ел ветчину и пил кофе? А теперь — такие слова? Бесстыдница, халда? В чем дело? Платье? Вся грудь на виду, как у шлюхи?

Да, но сегодня так жарко. Потому она и надела это платье, из-за жары, и только, она клянется, что за вздор, у нее и в мыслях не было соблазнять их доброго знакомого — женатого к тому же на ее любимой подруге — в его коттедже на Суссекском взморье. Какая жестокая, незаслуженная обида, он просто садист, этот Кристи. Радужное настроение Грейс разлетается вдребезги. Малыши ревут. Няня бледнеет от ужаса.

Правда, муж любимой подруги действительно не раз бросал восхищенные взгляды на Грейсово декольте. Правда, позлить подругу действительно было бы приятно. Правда и то, что события минувшей ночи и власть над Кристи, которой они ее наделили и которой он теперь так страшится и противится, направили полет ее амурной фантазии не только к мужу любимой подруги, но и ко всем мужчинам, какие есть на свете. Не так уж Кристи не прав, как подозревает в холодной глубине своей убогой души. Что касается Грейс, она — воплощенная невинность. Она надела такое платье только из-за жары; глаза у нее наливаются слезами. Кристи испортил ей весь день, все будущее, всю жизнь. Горькие упреки срываются с ее дрожащих губ, и Кристи молча поворачивается и уходит к себе в контору.