Арман Лану - Майор Ватрен

Третья беседа произошла, когда Франсуа отказался сотрудничать в немецком лагерном журнале «Единение». Он подумал тогда, что это будет их последняя встреча.

Шамиссо сказал на своем изысканном французском языке:

— Господа, я понимаю, что пленный думает о побеге. Но в данных обстоятельствах это было бы слишком легко и слишком неизящно, не так ли? Я даже не прошу, чтобы вы дали слово.

Он вынул из кармана белую пачку сигарет «Юно» и предложил закурить. Субейрак краем глаза следил за Эберлэном. Образцовый беглец после секунды колебания взял сигарету.

— Я узнаю вас, господин Эберлэн, — сказал фон-Шамиссо.

Спокойной рукой немецкий офицер поднес к сигарете артиллериста свою зажигалку. Губы Эберлэна чуть заметно дрожали.

— Господа, — продолжал зондерфюрер, — отсюда до Лауэнмюнде семь километров, — а мы идем в Лауэнмюнде, я вам обещал Балтику, господин Субейрак. Здесь пейзаж того же типа, что и в Литве Милоша…

«После семимесячной зимней летаргии небо внезапно пробуждается при виде весенней красы. Приходите, я поведаю вам о дивном, туманном, журчащем крае…».

Он вдруг оборвал цитату и добавил с приветливой улыбкой:

— Если вам немного повезет, вы вернетесь домой с подснежниками.

И перестав обращать на них внимание, он большими шагами направился к шумевшему лесу.

Для людей, живущих месяцами взаперти, это была чудесная прогулка. Обнажившаяся, местами темная, покрытая валежником земля сменялась оранжевыми песчаными прогалинами, в которых увязали их башмаки. Офицеры поднялись на вершину холма, закрывавшего от них море. Зима сморщила листья папоротника, искривила его стебли. Среди зарослей вереска порой виднелись мальвы в своем вдовьем полутрауре и кочки вялого серого мха. Сухие ветки и иглы хрустели под ногами так тихо и приглушенно, что возникало сомнение, есть ли что-нибудь под ногой. Офицеры шли по фиолетовым тропинкам, мимо изогнутых, словно бронзовых ветвей, пробираясь через лесной мир, окрашенный в рыжие, серые, красные и белые цвета.

Время от времени они замечали каких-то неизвестных зверьков, пробегавших у их ног.

— А ты — ты его понимаешь? — спросил Субейрак.

— Кого? Шамиссо?

— Нет. Майора.

— Ах, да! — сказал Ван. — Что касается истории с солдатом в Вольмеранже, то право не знаю… Но вот сдачу батальона в плен — этого я тоже никогда не мог понять. Знаешь, Ватрен был до 1935 года капитаном. Звание майора он получил с опозданием, по-моему, в 1937 году. Он никогда не отличался честолюбием.

— В мирное время он был жестковат, — заметил Субейрак. — Мне рассказывали мои солдаты.

— Да, Ватрен ненавидел 1936 год, забастовки, Народный фронт. Все то, что ему казалось слабостью, пацифизмом, антимилитаризмом.

— Вот именно тут я и перестаю понимать. Такой убежденный милитарист, кадровый офицер, должен был бы идти до конца… Или же, наоборот, разбить нас на маленькие группы и постараться их вывести, а потом собрать. Тут есть что-то необъяснимое… Может быть… Конечно, с его сыном… Мне иногда кажется, что именно это его грызет.

Ван покачал головой. Да, может быть, какой-то нравственный недуг разъедал майора.

— И вот еще что, — заметил Франсуа. — Мне надо поговорить с Эберлэном. Этот тип меня беспокоит.

— А зачем ты его взял с собой? — резонно спросил Ван.

Франсуа ответил неопределенным жестом. «Раскладной» артиллерист вместе с Тото пошел вперед. Жийуар, офицер из продовольственной комиссии, вырезал себе палку и шел крупными шагами, подняв голову, раздувая ноздри.

Терпкий запах хвои ощущался здесь резче, чем в лесах Франции. Деревья, отражающиеся в стоячей воде, покрытой гниющими листьями, пушистые молодые сосны, прогалины, дюны, поросшие можжевельником, — все отражало задумчивую печаль этого скудного края.

Субейрак остался вдвоем с Эберлэном.

— Какой актер этот твой Шамиссо! — сказал образцовый беглец. — Вот негодяй!

В его голосе звучал оттенок восхищения. Шамиссо не давал ему покоя!

— Ты легко называешь людей негодяями, — заметил Субейрак.

— Я военный в четвертом поколении, — возразил Эберлэн.

Свежий воздух шел ему на пользу. Он казался не таким одержимым, не таким язвительным и раздраженным. Спина его распрямилась, в движениях чувствовалась сила. Он сорвал верхушку папоротника, растер его и с наслаждением вдыхал его запах.

— Субейрак, — сказал Эберлэн. — Субейрак, в отношении твоего Шамиссо есть две возможности. Либо он действительно франкофил, каким он хочет казаться, и тогда я снимаю перед ним шляпу. Либо он не тот, за кого себя выдает, и весь его романтизм — подделка. В этом случае я восхищаюсь им еще больше, потому что это очень ловкий прием.