Аугуст Гайлит - Новеллы

Домой прихожу под утро. Отец спит, но его глаза открыты и они смеются.

Вдруг какая-то женщина распахивает дверь и кричит на бегу: « Кристьюхан умер!» Отправляемся с отцом туда. Возле лачуги собрались ургвеэсцы, в зубах трубки, на глаза надвинуты косматые шапки. Кристьюхан лежит посреди двора, возле дохлой лошади. Мужики зарезали последнюю его овцу, варили, жарили и ели, пели и бранились, и никто не говорил о смерти старика. А когда напились и наелись, понесли Кристьюхана в болото. Хундва пошла следом, как всегда безмолвная, бледная и боязливая.

Под вечер лачуга Кристьюхана загорелась. Кто-то бросил головешку под стреху. Огонь задыхаясь и пыхтя, метался в густом тумане.

Это работа Хундвы, подумал я.

Наступила поздняя осень с дождливыми днями. Пепельное небо то и дело роняло слезы. Болота сделались непроходимыми, никто не решался ступать на их тропы. Дни стали короткие, не успеет просочиться серый свет, как тут же гаснет. К тому же поднялся ветер и принес мокрый снег с градом. Болото гудело и волновалось.

Пророю туман на миг рассеивался, прямо над головой по сажистому небу двигались тяжелые бесформенные тучи. Болотные клены окрасились в кроваво-красный цвет, роняли листья, будто перья. Желтые березы отливали золотом. Высоко над болотом гоготали улетающие гуси.

Отец целые дни проводил у старой Уллы. Был весел, все время смеялся, явно что-то задумывал. Под вечер брел домой с тяжелыми узлами и мешками на горбу. Закрома наполнились зерном, в хлеву появились две телки. Достаток его рос с каждым днем.

Потом он начал гнать спирт, варить пиво; пробовал, смаковал, но не пил. Замышлял что-то всерьез. На мои вопросы только усмехался, и в горле его слышалось странное, похожее на смех дребезжание.

Однажды к нам пришла Хундва.

Она была весела, руки ее горели. Она осмотрела приготовления отца, попробовала свежее пиво, отхлебнула водки, заглянула в хлев, походила по дому и всем осталась довольна. На прощание сказал мне:

- Готовься к свадьбе, недолго осталось. Маленькая Хундва выходит замуж!

- К какой свадьбе? - поперхнулся я.

- Нет, вы только посмотрите на него, - рассмеялась она. - Он не знает. Все Урквеэ бурлит, а он не слыхивал.

- Ах да, - спохватился отец. - Раз Хундва ко мне переселяется, придется тебе подыскать другое жилье. У меня для тебя места нет.

Они дружно смеются, их похотливые губы раскрываются, глаза горят, они берутся за руки и спешат через болото к Улле. Хундва вприпрыжку впереди, юбка развевается, как парус, отец, сгорбившись, пыхтя и кашляя, ковыляет следом. И ветер бросает им вслед, словно цветы, охапки снега.

Разом во мне закипает все — гнев, страсть и отчаяние.

- Хундва, - кричу я. - Молодая волчица из болота, всего от тебя ожидал, только не этого. Господи, только не этого! Что может быть более мерзким, жестоким и горьким! Или твои глаза ослепли, или ведьмаки тебя околдовали — тебе на погибель и людям на смех?

Хочу бежать за ними, кричать, хочу столкнуть их в урчащую прорву трясины, но услышав удаляющийся смех, остаюсь возле своей лачуги. Во мне вдруг просыпается зверь, хочу бить и крушить пивные бочки, чаны с водкой, хочу красного петуха под крышу пустить! Пусть празднуют свадьбу посреди болота, в ржавой воде, и в гостях у них будут кикиморы, оборотни и снежные вихри. Хочу выть, как зверь, скалить зубы.

- Ах так, значит, - кричу я, - так обделываются делишки, потихоньку, украдкой, как ночь подступает к болоту. Хундва, молодая волчица, будет жить здесь с тем, кого я ненавижу больше всего, чьим проклятием пропитана каждая моя клеточка. Явится сюда, влюбленная обнимать-целовать старика, перебирать желтыми пальцами его сивую бороду, петь ему песенки, странные и непонятные, как сон, как воды тихое течение. А потом, ночью, как только сгустятся туманы и засвистит, загуляет ветер по всей округе, побегут они оборотнями по болоту. Молодая волчица впереди, старый самец, принюхиваясь, позади. Тогда береги скотину, всякую живность береги — кровожадная Хундва колобродит!

Я наливаю из бочек питье и с проклятиями глотаю его. Радо радуетесь, кричу я, погодите, ужо покажу я вам свои зубы!

Но чем больше я сыплю проклятий, тем яснее чувствую невыразимое отвращение к этим людям и этим местам. Я здесь чужой и никому не нужен — ничто больше не удерживает меня здесь. До чего же низкий и закоптелый в лачуге потолок, до чего же голое и бесприютное это болото. Прочь отсюда, прочь — подальше от этих мест, мочи моей нет, задыхаюсь. Я будто рыба, выброшенная на лед, голова размозжена, жабры забиты ледяными осколками. Не могу больше здесь жить, я как был, так и остался трусливым зверем, которого все пинают. И тут во мне пробуждается воспоминание о тех землях, которые видел однажды в детстве. Как теплое сияние, оно встает передо мной, полное странных видений и чудес.