Кэтрин Мэнсфилд - Рассказы

— Наконец, добрались. — Я бегал по коридору, включал свет, объяснял.

— Это твоя комната, Дик. Другая— побольше, там есть альков и в нем маленькая гардеробная.

Мой «хозяйский» глаз отметил чистые полотенца и покрывала, даже красную вышивку на постельном белье. Мне нравились эти комнаты, с покатым потолком, выступами со всех сторон, — именно то, чего ждешь, если в первый раз едешь в Париж.

Дик швырнул шляпу на кровать.

— Вероятно, я должен помочь ему втащить ящики? — спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь.

— Должен, — ответила Мышка, — они ужасно тяжелые.

Она повернулась ко мне и в первый раз едва заметно улыбнулась: «Понимаете, в них книги». Удивительно странный взгляд он метнул в нее, прежде чем буквально со всех ног броситься к двери. Он не помог — просто сдернул ящик со спины гарсона, после чего, едва держась на ногах, вернулся в комнату, свалил его на пол и помчался за следующим.

— Это твой, Дик, — сказала Мышка.

— Ладно, если ты не возражаешь, он пока постоит тут, — проговорил Дик, с трудом глотая воздух (ящик, наверное, был совершенно неподъемным), и вытащил горсть монет, — Полагаю, ему нужно дать денег. Гарсон был того же мнения.

— Мсье что-нибудь нужно?

— Нет! Нет! — нетерпеливо ответил Дик. Но тут заявила о себе Мышка. Нарочито

спокойно, даже не взглянув на Дика, она сказала по-французски, но с резким английским акцентом:

— Нужно. Я хочу чаю. Чай для троих. Вдруг она подняла вверх муфточку так, будто пальцы ее были крепко сцеплены внутри, и этим движением она говорила бледному, обливающемуся потом гарсону, что у нее нет больше сил и спасти ее может только «…чай. Немедленно».

Вся сцена показалась мне поразительно точной, ее жест и крик были именно такими, какими должны были быть у англичанки (хотя я и вообразить не мог ничего подобного), оказавшейся лицом к лицу с великим несчастьем, и я едва удержался, чтобы не вмешаться.

«Нет, нет! Довольно! Хватит! Остановимся на этом. На слове "чай". Ваш жадный наблюдатель сыт по горло и лопнет, если проглотит еще хоть слово».

Даже Дика проняло. Он был похож на человека, который долго спал и теперь проснулся. Он медленно поворачивался лицом к Мышке, медленно поднимал на нее измученный взгляд и медленно произносил голосом, отдаленно напоминающим прежний мечтательный голос Дика:

— Да. Хорошая мысль. — Потом он опять помолчал. — Ты, наверное, устала, Мышка. Сядь.

Она села в кресло, украшенное по бокам кисточками, он лежал, вытянувшись, на кровати, я устроился на стуле, скрестил ноги и принялся смахивать с колен несуществующие пылинки, изображая парижскую непринужденность.

После короткой паузы он спросил:

— Мышка, ты не хочешь снять пальто?

— Спасибо, нет. Не сейчас.

А меня тоже спросят? Или подождут, когда я подниму руку и, как в детстве, крикну: «Теперь моя очередь. Я тоже хочу ответить».

Нет, не буду кричать. И они молчали.

Пауза затягивалась и прервать ее становилось все труднее.

«…Давай, парижский фокстерьер! Позабавь этих неулыбчивых англичан! Неудивительно, что они так любят собак».

Однако… почему я должен их забавлять? Это не входит в мои «обязанности», сказали бы они. Тем не менее я сделал прыжок, и довольно жизнерадостный, в сторону Мышки.

— Какая жалость, что вы приехали затемно. Из этих окон совершенно очаровательный вид. Смотрите, отель стоит на углу и оба окна выходят на разные и в то же время совершенно одинаковые длинные прямые улицы.

— Да, — отозвалась Мышка.

— На словах не так уж занимательно, — рассмеялся я. — Но здесь столько жизни… мальчишки на велосипедах, во всех окнах люди… Да вы сами увидите утром… Очень интересно. И совсем не скучно.

— Да, — повторила Мышка.

Не знаю, что было бы, если б в эту минуту не появился бледный потный гарсон с чайным подносом, который он держал высоко над головой, изображая кинематографического силача с пушечными ядрами в виде чайных чашек…

Ему удалось поставить поднос на стол, ничего не разбив.

— Подвиньте стол сюда, — попросила его Мышка.

Казалось, официант был единственным человеком, с которым она хотела разговаривать. Вынув руки из муфты, она сняла перчатки и откинула назад старомодную мантилью.

— Вам с молоком или с сахаром?

— Нет, спасибо. Без молока и без сахара.

Как хорошо воспитанный человек, я сам пошел за своей чашкой. Она налила еще одну.

— Эта Дику.

Преданный фокстерьер поспешил положить добычу к его ногам.