Елена Осокина - Небесная голубизна ангельских одежд

Орешников в дневнике описал состояние бывших сотрудников Анисимова: «8 февраля (26 января). – 21º. В Музее смятение: вместе с упразднением религиозного отдела Главнаука приказала уволить всех служащих, поэтому будут сокращены М. В. Будылина, Муратова и Сидорова, остается Бубнова (жена комиссара); утварь передается в мой отдел, иконы в отдел иконографиии т. д. Из всех сотрудниц жаль Марью Васильевну (Будылину. – Е. О. ), у других мужья хорошо зарабатывают»; «1 марта (16 февраля). – 11º. …Войдя в Музей, встретился с Евгенией Павловной Муратовой, пожелавшей со мной поговорить; мы вошли в мою комнату, она сразу сказала: „А. В., прошу вас назначить тайный, товарищеский суд и судить меня: я преступница“. На мои слова, что я ничего за ней преступного не знаю, она ответила, что всё узнаете, и просила избрать следующих лиц, кроме меня: Д. Д. Иванова, С. В. Бахрушина, Ю. В. Готье, Бакушинского (из Третьяковской галереи) и, пожалуй, Клейна. Я ее просил успокоиться, на что она сказала, если суда не будет, она наложит на себя руки. При разговоре она очень волновалась, ходила, плакала. Такое нервное возбуждение у нее явилось, вероятно, вследствие удаления всех трех со службы Музея после упразднения религиозного отдела» (Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 332, 336, 337).

Восстанавливать, а лучше сказать заново создавать иконный отдел ГИМ начала на свой страх и риск Екатерина Алексеевна Некрасова, которая пришла на работу в музей в 1936 году ( Кызласова И. Л. Возрождение отдела древнерусской живописи в 1930‐е годы: Екатерина Алексеевна Некрасова (К 100-летию со дня рождения ученого) // Труды ГИМ. Вып. 143. М., 2004).

Следственное дело Анисимова, частично опубликованное И. Л. Кызласовой, свидетельствует, что его обвиняли в связях с иностранными дипломатами в Москве. Анисимов действительно через знакомых иностранцев передавал и получал из‐за границы научные материалы, но ОГПУ увидело в этих нормальных научных контактах шпионскую деятельность. Обвинительное заключение по делу Анисимова см.: Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 76.

Лихачев Д. С. Воспоминания. Избранное. 2-е изд. М., 1997. С. 274–278; Кызласова И. Л. О Соловецком монастыре, художнике Осипе Бразе и искусствоведе Александре Анисимове // Вестник ПСТГУ. Сер. V. Вопросы истории и теории христианского искусства. М., 2010. Вып. 3 (3). С. 127.

Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 80.

Как было замечено ранее, поводом для травли Анисимова стала публикация в 1928 году в Праге в эмигрантской печати его книги «Владимирская икона Божьей Матери». Раскрытие этой чудотворной иконы проходило при самом активном участии Анисимова. Предзнаменованием может выглядеть то, что первый арест Анисимова летом 1919 года произошел практически сразу после завершения раскрытия иконы. Тогда из застенков ЧК его вызволила жена Троцкого Наталья Седова. Анисимов не был единственным ученым, который поддерживал связи с коллегами за границей. Такие же обвинения можно было бы предъявить, например, и Грабарю. Главной причиной уничтожения Анисимова стал его непримиримый характер. Будучи человеком прямолинейным, он не скрывал своего неприятия советской власти. Даже на допросах в ОГПУ он открыто высказывал свои взгляды: «…мне ближе государственный строй, при котором бы была допущена полная свобода ученой мысли во всех ее проявлениях. Следовательно, я не против и социализма как конечного идеала, лишь бы к достижению его применялись меры, менее репрессивные, нежели применяемые Соввластью» ( Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 71). По воспоминаниям Д. С. Лихачева, в Соловецком лагере Анисимов отказывался вставать во время здравицы Сталину.

Об источниках и методах пополнения иконной коллекции ГИМ и Русского музея см., например: Хотеенкова И. А. К истории отдела древнерусской живописи Государственного Исторического музея; Пивоварова Н. В. Памятники церковной старины в Петербурге – Петрограде – Ленинграде. Из истории формирования музейных коллекций: 1850–1930‐е годы. М., 2014.

Существовали, разумеется, и ненасильственные способы пополнения, например покупки и дары. Однако в 1920–1930‐е годы они не играли значительной роли.

Е. В. Гладышева отмечает драматизм отношений ГТГ и ГИМ во время передачи икон, однако недооценивает трагизм ситуации. Она пишет о «переделе» коллекций Исторического музея, тогда как это был разгром иконного собрания и трагедия сотрудников ГИМ. Прочтение статьи оставляет впечатление, что автор, которая работает в ГТГ, как будто укоряет сотрудников ГИМ за то, что те не подчинились смиренно распоряжению правительства и пытались сохранить в своем музее шедевры древнерусской живописи. А как бы действовали сотрудники ГТГ, если бы в наши дни руководство страны приняло решение о передаче шедевров галереи в другой музей? Было бы это решение для них лишь переделом фондов или трагедией? ( Гладышева Е. В. Основные направления деятельности отдела древнерусского искусства Третьяковской галереи в 1930‐е годы. С. 502–503).