Федор Шмит - Избранное. Искусство - Проблемы теории и истории

Стиль Александра III характеризуется полным «бесстилием». Мы о «бесстилии» говорили выше по поводу Николая I, но там это было явление другого порядка: эпоха Николая I имела очень определенное чувство выдержанного стиля, но только не имела своего стиля. Александр III именно выдержанного стиля не понимает и любит хаотически-безразличное сопоставление вещей совершенно различных и стилистически непримиримых. Такого рода «бесстилие» возможно только там, где есть неразбериха – экономическая, социальная, бытовая, в так называемые «эпохи безвременья». Какая-то фаза русской истории приходит к концу в последние десятилетия XIX века; формы самодержавия еще по инерции сохраняются, но их сохранение возможно уже только насильственное; надо искать опоры в каком-то новом классе, который бы сумел взять власть и цепко ее удержать. Дворянство, как класс, разложилось и разорилось; разночинная интеллигенция не есть класс; но настоящей крупной буржуазии еще нет. Александр III взял курс на «православие, самодержавие и народность», на мещанство – он стал изумительно цельным представителем этого черносотенного мещанства, невежественного, косного, пьяного, живущего утробою, семейственного, богомольного. Александр III резко разошелся с Западной Европой: там предвидят надвигающуюся опасность со стороны рабочего класса, младший современник Александра III германский император Вильгельм II (1888–1918) объявляет «новый курс» социальных реформ сверху, во Франции и в Англии революционное движение втискивается в парламентские формы, социал-демократия направляется на путь реформизма – Александр III ничего не признает, кроме грубых репрессий. Николай II идет по стопам отца и объявляет «бессмысленными мечтаниями» всякие надежды на реформы в России. Николай II – такой же мещанин, как его отец, и даже его жена, хоть она и англо-германская принцесса, становится темной русской мещанкой на русском престоле. Судьба русского самодержавия решена: у нас невозможен реформизм, единственным выходом у нас делается революция. Вот социологический смысл Александровского художественного «бесстилия». А тем временем Запад, переживавший во второй половине XIX века такой же период шатаний и эклектизма в искусстве, в 90-х годах обрел, наконец, свой стиль – так называемый style moderne, возродивший в момент перехода в новую фазу развития старые барокковые традиции; и это возрождение барокко точно позволяет поставить диагноз – финансовому капитализму, империализму, реформизму, фашизму.

Вот в этой связи две параллельных анфилады комнат – Александра III и запасной половины – приобретают совсем неожиданное значение: у Александра – начинающееся бесстилие и мещанство, в запасной половине – намечающийся европейский «модерн». Распутье, на котором оказалась самодержавная Россия в конце XIX века, непосредственно в вещах не может быть показано на более ярком примере. Ценность этого примера еще возрастает от того, что у нас именно для конца XIX века, не сохранилось никаких крупных буржуазных обстановочных ансамблей европейского направления: единственный экземпляр, который в Ленинграде был в распоряжении Музейного ведомства, немного более поздний и изумительно цельный дворец княгини Палей 75, все в том же Детском Селе, совсем недавно перестал существовать, и показывать для контраста с мещанскими обстановками Александра III и Николая II нам рабочему экскурсанту нечего, а без показа все разглагольствования совершенно тщетны. Детскосельские комнаты надо сохранить.

Еще один пример. Где-то должен быть показан тот кризис русского самодержавия, который известен под названием «эпохи 60-х годов», «эпохи великих реформ» и т. д. В Гатчине, как мы видели, имеется царская охота; нельзя туда вклинивать то, чего там нет и не было. Есть комнаты Александра II в Детско-сельском Большом дворце: тут Александр II жил каждое лето в течение чуть ли не всего своего царствования; но тут он жил, как показывает всякая мельчайшая деталь обстановки и декоровки, исключительно как военный, – в Детском Селе была красносельская лагерная штаб-квартира Александра II, подобно тому, как для Николая I такою штабквартирою была Гатчина. Можно ли показывать в Детском Селе царя – «преобразователя»? Только при условии, что мы выбросим то, что там есть, ради того, чего там никогда не было: выбросим армию 1854–1877 гг. и азиатскую завоевательную политику Александра II, которые только тут и могут быть продемонстрированы в вещах. Но где же показать «шестидесятые годы»? Комнаты Александра II в Зимнем дворце разорены. Может быть, «шестидесятые годы» подлежат показу просто вне дворца и вне связи с личностью императора? Жаль будет – из всех Романовых Александр II в широких обывательских кругах наиболее популярен, потому что окружен легендою о «царе-освободителе» и об «эпохе великих реформ», и только вещи могут опровергнуть эту легенду. Я полагаю поэтому, что надо использовать Фермерский дворец в Петергофе. Мы о нем в обзоре Петергофских дворцов упоминали и сказали, что это – пустое обрамление, куда можно вложить любое содержание: ибо коронованный генерал Бетрищев, парадирующий перед Павлом Ивановичем Чичиковым, – как будто недостаточно значительное содержание. Вот я и полагаю, что пустой верхний этаж Фермерского дворца может быть использован для наглядного показа того материала, которым можно всесторонне охарактеризовать ход русской истории 50-х, 60-х и 70-х годов.