Лев Колодный - Илья Глазунов. Любовь и ненависть

– Мой отец был историком, – записывали его слова на презентации книги журналисты, – и мое творчество так или иначе соприкасается с историей русского народа. В мире происходит борьба рас и религий, а не классов, как внушали нам на уроках в школе и на лекциях в институте, Российская империя объединяла разные народы и религии. Мне бы очень хотелось, чтобы славянский мир оставался единым. Кроме автобиографии и взглядов на современную политику и культуру я выразил в книге свое неприятие концептуализма, страстное желание, чтобы читатель мог отличить настоящее искусство от сосулек с мочой, которые выставлялись напротив Иверских ворот у Красной площади и представлялись как скульптура.

Действительно, на разных площадках Москвы и в залах бывшего музея Ленина экспонировались с государственным размахом произведения концептуального искусства, поддержанные Министерством культуры РФ, в формате биеннале. Так называются проходящие в Европе раз в два года с конца XIX века художественные выставки, не оставляющие места реализму.

В зале закрытого музея Ленина выставили сколоченную из неструганых досок в натуральную величину будку туалета. Из днища струилось то, что сопутствует этому удобству во дворе. Будка представлялась как символ России.

Вместе с книгой в 2007 году представлялся роскошно изданный альбом «Русская икона из собрания Ильи Глазунова». Все иконы, складни и медные литые иконы спасены из разрушенных и разграбленных деревенских церквей. Реставрированы автором альбома и выглядят так, словно не происходило разгромов храмов.

Рукописи в доказательство того, что именно сам художник, а не нанятые за деньги литературные рабы создавали «Россию распятую», не приводились. Показать их и я не могу, потому что книга не писалась от руки, а диктовалась жене Нине, а после ее гибели – Инне Орловой, ставшей женой.

– Пишу таким образом, – узнали на презентации. – Я диктую. Но диктовать могу только тому, с кем есть духовный контакт. Мне советовали магнитофон. Но я не умею на огонек диктофона, как на глазок такси, смотреть. Все живое рядом должно быть, чтобы глаза в глаза, чтобы лицо видеть…

Текст записывался от руки в тетрадь, его печатала машинистка. Потом новые главы произносилась вслух.

Я не раз слышал, как Инна их читала. Глазунов ее практически не останавливал и не вносил на ходу поправки. Говорил абсолютно завершенные фразы и законченные ясные мысли. Обходился без черновиков, словно писал набело. Редактор, когда прочел, признался: «Мне тут делать нечего».

– Все происходит как для картин, я не делаю эскизов. У меня нет черновиков. Потому что во мне воспоминания, мысли возникают и рождаются, как ребенок. Нельзя на эскизы полагаться. Надо сначала все в себе решить. Все замыслы мои в душе, перенести их на холст и есть муки творчества, муки рождения. Замысел картины – тайна души художника.

Диктовал главы не дома, в мастерской, обычно когда бывал за границей, летом. Мог говорить с утра до вечера десять часов. Потом с Инной долго ходил пешком.

Четыре тома, а это 1830 страниц, в 2008 году вышли в Москве под одной обложкой, нарисованной Иваном Глазуновым. Читаются они с увлечением, как «Былое и думы» Герцена. Книга создана талантом, которому литература подвластна, как живопись. Не став художником, Илья Глазунов мог бы проявить себя как писатель. Процитирую в доказательство сказанного один эпизод о том, как юный Илья влюбился до знакомства с Ниной в прекрасную незнакомку, не ставшую его судьбой.

«День подходил к концу. Соскабливая краски с палитры, я смотрел на худые голенастые ноги натурщицы, давно изученные, надоевшие до отвращенья. Потом шел длинным полутемным коридором академии и глядел на каменные плиты пола, по которым стелилась моя однообразно вытянутая, как бесконечная прямая, тень. Было это в начале пятидесятых годов…

Я вскочил в автобус почти на полном ходу. Дверцы автоматически захлопнулись, как челюсти, схватив сзади мое пальто. Я обернулся. Сквозь павлиний хвост морозного узора на стеклах увидел необыкновенные глаза и серый пушистый мех воротника… Женщина стояла на ветру с непонятной тревогой и тоской, глядя, как мне почудилось, на меня».

Все написанное стало возможно потому, что у Глазунова необыкновенная память. И еще потому, что с юных лет, страдая от одиночества и непонимания, он вел дневник, поверяя ему сокровенные мысли и чувства.

Начав жизнь в Москве с триумфом после первой выставки в 27 лет, Илья вошел в круг самых известных писателей и артистов, кумиров современников, в общество купавшихся в лучах славы поэтов – Вознесенского и Евтушенко. Их сблизила молодость и талант. Ему они посвящали стихи, он их рисовал. Так же быстро скороспелая дружба сменилась отчуждением. «Религия нашей семьи – Ленин», – признался Илье Евтушенко. В стихал призывал современников: