Ханс Обрист - Краткая история кураторства

Когда жизнь художника так резко обрывается — как у Гессе или Смитсона, — всегда возникает вопрос, что бы они могли еще сделать, если бы остались живы.

Кто знает. Я вот убеждена. что Ева рано или поздно сделалась бы феминисткой. Я бы ее убедила.

А Смитсон?

Кто знает? Он же только-только начал развиваться. Но в этой группе присутствовал некий интеллектуальный аспект. Я знала многих абстрактных экспрессионистов, постабстрактных экспрессионистов, они все обладали красноречием и умением красиво излагать мысли, разбирались в поэзии, романах, в джазе. Но мое поколение больше читало нон-фикшн и искало вдохновения во всех сторонах жизни, а не выводило свое искусство из уже существующего.

Мы это детально обсуждали с Дэном Грэхэмом. То есть для вас были важны другие формы литературы, не художественные. Можете рассказать о них?

Я всегда честно читала все, что и художники, но я не философ. Меня никогда не интересовали теории, и все эти академические книги я читала, а потом цитировала в своих текстах, только чтобы продемонстрировать, что я их читала! О литературе лучше говорить не со мной. Вот Сол излагал всякие сложные концепции из академических книг так, что они становились простыми и доступными пониманию. Он был для меня как бы переводчиком. Ну а меня все больше и больше начинала увлекать политика, а не абстрактные концепции.

Для вас были важны фигуры вроде Ричарда Рорти?

Нет, я даже не помню, чтобы о нем тогда говорили. Хотя это не значит, что его не читали.

Читали, насколько я понял со слов Дэна Грэхэма, научную фантастику.

Боб Смитсон точно читал. Большинство остальных художников — вряд ли. Под влиянием Смитсона находился Мел Бочнер, и он как раз в этом русле работал. Но в основном тогда читали книги по лингвистике и философии: Мерло-Понти, Витгенштейна, А. Дж. Айера. Я уже почти никого не помню. Если бы я перечитала свои тогдашние статьи, то смогла бы составить список авторов…

А для Смитсона была важна экологическая проблематика, защита окружающей среды?

Эти темы, возможно, просто вчитывают в его произведения. Смитсон никоим образом не был защитником окружающей среды, он не считал себя экологом. Я уверена, что он мог бы рассказать много страшных вещей о глобальном потеплении, увеличении энтропии и т. д. Он, наверное, находил бы в этих темах какое-то мрачное удовольствие. Многие художники-экологи, из тех, кого я знаю, никак не испытали влияния Смитсона. В отличие от постмодернистов(чтобы это слово ни означало), на которых он повлиял.

Вы говорили, что Смитсон стал бы заниматься реставрационными работами.

Он разыскивал шахты и заброшенные здания, с которыми можно было работать, искал способы переделать загрязненную местность в скульптурное произведение (сейчас этим много занимаются, в основном, насколько я понимаю, в Европе). Он искал сырье для ландшафтной работы, что-то творил прямо-таки из помоек. Но вряд ли он рассматривал свое творчество в альтруистическом ключе. Как я уже сказала, он не был защитником среды, но ему приходили в голову блестящие и нестандартные идеи, он ими заражал других людей, и они вдруг начинали думать о том, что без него бы их вообще не заинтересовало.

Я еще забыл спросить вас о Гордоне Матта-Кларкс.

Он появился на сцене позже, и я тогда уже больше занималась феминистским движением. Я, кстати, так и не поняла, откуда такой шум вокруг Гордона. Я считала его хорошим, интересным художником, но меня удивляет, почему он стал художником-иконой.

Вот тут уместно поговорить о том, что вы играли ведущую роль в разных феминистских движениях. Я брал большое интервью о феминистских движениях у Нэнси Сперо и у Карлы Аккарди, которая была близко знакома с Карлой Лонци. Карла Аккарди сказала, что та всю жизнь верила в искусство, но под конец пожелала из него выйти и поверила, что искусство растворится в феминистских настроениях. Сама Карла Аккарди желала оставаться внутри искусства. Я думаю, что тогда по всей Америке художественные практики некоторым образом растворялись в гражданских движениях. Вы не могли бы рассказать, как участие в них затрагивал о вашу кураторскую работу?

Мне никогда не нравилось разговаривать в терминах «либо — либо». Когда возникло женское движение, я в течение десяти лет делала вполне традиционные выставки женского искусства, где были просто представлены работы женщин-художниц. И писала о творчестве женщин. Концептуальное искусство задало мне такой путь, который привел бы меня к выходу из художественного мира на годы раньше, чем это произошло со мной на самом деле. Я чувствую сейчас, что тогда я в каком-то смысле сделала шаг назад от своих кураторских инноваций. Большинство женских выставок, кроме концептуалистской, были совершенно традиционными. Женское искусство втолкнуло меня назад в художественный мир, потому что художницы хотели выставляться, хотели, чтобы о них писали, и я поняла, что нельзя сейчас уходить: я была чуть более известна, чем другие женщины-критики, и могла как-то влиять на степень освещенности женского искусства в прессе. Я предложила, чтобы в «Артфоруме» вышла серия коротких статей о женщинах-художницах — скажем, объемом на разворот. Тогда появилось так много хороших художниц, длинных статей о себе они могли ждать до бесконечности, а так о них хотя бы узнали читатели. Но редактор «Артфорума» заявил: «Нет, нам всякие рекламные проспекты не нужны». В общем, мы и в 1980-х так и не смогли устроить ни в каком из крупных нью-йоркских музеев женскую выставку и напомнить людям о феминистской деятельности. Мы с Хармони Хэммонд и Элизабет Хесс делали предложения музеям, но никто не желал с нами связываться. Это одна из причин, почему я потеряла интерес к кураторству. Интересно, что сейчас — это вы, вероятно, знаете — работают две крупные выставки, «Глобальный феминизм» [Бруклинский музей, Нью-Йорк, 2007] и «Психи! Искусство и феминистская революция» [Музей современного искусства, Лос-Анджелес, 2007], они путешествуют по стране и привлекают большое внимание. Вот наконец пришло время.