Татьяна Нефедова - Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова?

Проблемы индивидуализма и коллективизма в сельской местности очень сложны. Многие даже убыточные колхозы сохраняются потому, что они востребованы населением. И дело не только в их помощи подворным хозяйствам. Мы часто слышали в деревне: «Как же жить без колхоза? Вместе же легче…» Люди боятся остаться один на один с окружающим враждебным миром. Ведь дореволюционная община заполняла некоторое промежуточное звено вертикальной иерархии, над ней стоял только земский начальник. Потом, с разрушением общины, таким средним звеном стали колхозы и совхозы. А с их ослаблением люди оказались один на один с государством, и становится понятно, почему они до сих пор тянутся к привычному защитнику – колхозу. Администрации, к которым в последнее время переходит все больше общественных функций, не могут полностью заменить колхозы: у них меньше экономических ресурсов и организационного опыта.

Признать переход части функций к сельским администрациям реальной самоорганизацией можно с большой натяжкой. Все эти структуры экономически очень слабы. Недаром социальная инфраструктура в сельской местности лучше сохранилась там, где она осталась на балансе агропредприятий (Пациорковский 2003:28). На большей части сельской местности стимулов и механизмов обустройства местной жизни не существует, даже если в селах появляются частные мелкие и средние товарные хозяйства. Этому способствует и узость налоговой базы, в которую не попадают многие товарные хозяйства населения.

Кроме колхоза, сельских администраций и родственных связей никаких признаков коллективизма и самоорганизации в сельской местности мы не обнаружили. Тот индивидуализм, который был у дореволюционного крестьянина, оказался крайне силен. Ни община, ни коллективизация не смогли изжить его полностью. Даже элементарная кооперации между индивидуальными хозяйствами редка, причем и там, где она, казалось бы, необходима, например, при обработке земель, сбыте продукции и т. п. Слово «индивидуальные» к таким хозяйствам подходит больше всего, ибо они не столько сотрудничают, сколько конкурируют друг с другом. Особенно там, где все занимаются одним и тем же (в зонах огуречной, капустной, луковой и прочих специализаций). Более того, при росте доходов сворачивается даже семейная сеть (Штейнберг 20026). И совсем нет межотраслевой кооперации. Продукция хозяйств населения крайне редко попадает в местные магазины, кафе райцентров или ближайших небольших городов. Все это также служит важным признаком отсутствия самоорганизации на низовом уровне.

И все же этот рост индивидуализма в деревне происходит при сильной зависимости сельских жителей от мнения односельчан и сильно ограничивается сопротивлением среды. И чем более консервативна среда, тем меньше возможностей развития товарного индивидуального, и тем более фермерского хозяйства даже у тех жителей, которые хотят и могут работать. Здесь сказывается специфика расселения – в России не сложилось его хуторского типа. Совсем иная, чем в городе, отсталая система коммуникаций, делающая селян зависимыми друг от друга, и множество других причин приводят к тому, что общинный, а затем колхозный коллективизм в сознании (но не в деятельности) еще долго не сможет развалиться до конца. И даже там, где товарное индивидуальное хозяйство стало нормой, сопротивление среды велико. В селах нет, как в городах, вертикальных связей по интересам, здесь все на виду. Можно скрывать сорт огурцов или рецепт приготовления квашеной капусты, как это делается в Луховицком районе, но спрятать 50 соток огорода нельзя. Таким образом, самоорганизация, которая в рыночных условиях ускоряла бы селекцию производителей, в российской сельской среде ее порой тормозит.

Степень сопротивления среды зависит от многих факторов, но, прежде всего, от трех основных: 1) географического положения (консерватизм нарастает по мере движения от пригородов к периферии и с севера на юг); 2) открытости региона притоку переселенцев (это отличает, например, южные регионы Поволжья от более консервативных Кубани и предкавказских республик): 3) административного статуса и размера поселения (плотность сопротивления среды меньше у административных центров и очень крупных поселений благодаря разнообразию занятий и связей населения, но она также мала у совсем маленьких поселений, так как там из-за депопуляции и деградации среды степень отторжения инноваций ослаблена).

Развившееся за советское время иждивенчество, многолетняя возможность безнаказанно красть колхозное имущество и корма при нынешнем безденежье населения способствуют расширению полукриминальных заработков, особенно в экономически депрессивных районах. Но если раньше воровали («несли») колхозное в основном для себя, то теперь воровство распространилось на все, что можно продать. Это приводит к размыванию многих социальных табу: вчера украл у колхоза, сегодня украл и продал лес, завтра украл у односельчанина. В этом плане деревня стремительно приближается к городу. Это лишает село его традиционных преимуществ, мало что предлагая взамен (в отличие от города).

Итак, сегодняшняя деревня экономически слаба и само сельское сообщество не то, что было прежде. Депопуляция и влияние городов разрушают сельский коллективизм. Личная жизнь монетизировалась, на нее все сильнее влияет внешняя среда. Для большей части сельской местности уместнее говорить о деградации сельских сообществ, в том числе из-за алкоголизма, чем умиляться сохранением общинных черт. Только самая глухая глубинка продолжает жить вне времени.

Читать дальше