Ростислав Рыбаков - Индия. 33 незабываемые встречи

Старичок показывает мне библиотеку Ашрама, проводит по тихим залам с портретами мертвого Ауробиндо – хорошо все-таки, что наши юноши и девушки не занимаются под фотографиями, скажем, Есенина в гробу! В отдаленной комнате коллекция старинных рукописей, в других подаренные библиотеке книги на немецком, итальянском, особым спросом, похоже, не пользующиеся. Полка с книгами по российской истории – бедная и не то, чтобы специально тенденциозная, а просто отражающая односторонность дарителей. Неплохие подборки журналов, но опять-таки о нас они узнают лишь из каких-то зарубежных украинских изданий.

Из библиотеки мы снова идем в главное здание Ашрама, идем не просто так, а старичок задумал оказать мне величайшую честь – провести в личную комнату Ауробиндо, где тот жил затворником с 1926 по 1950 год. Обычно ее открывают для гостей Ашрама только 4 раза в году. На внеплановый допуск нужно чье-то высокое разрешение. В ожидании сидим у старичка в кабинете. Кто-то приносит кокосовый орех, и я долго тяну через соломинку его странную белесую жидкость Еще кто-то притаскивает тяжелый старинный альбом с подлинными фотографиями Ауробиндо – оказывается далеко не все они попали на стены Ашрама. Тем временем старичок радостно задаривает меня: во-первых, преподносит ту самую фотографию Матери, где она сидит у карты Индии с тремя премьер-министрами (я, ошеломленно – «Как Вы узнали, что мне ее хочется иметь?»), во-вторых, ловко смонтированное рукописное пожелание Матери на текущий год (оказывается она в свое время специально написала в разбивку цифры, из которых теперь и составляют любой необходимый год) и, в-третьих, и это тоже немалая честь, запечатанную бумажку с ее портретом размером чуть более почтовой марки. Там, внутри бумажки лежит лепесток цветка, которого она когда-то коснулась и тем самым через давнее это прикосновение как бы передается мне ее благословение. И я тронут этим проявлением симпатии и жаль как-то, что не чувствую я себя своим в этом ласковом Ашраме.

Но вот настает момент, и мы снова идем за угол – другие люди, но все так же сидят они перед самадхи или лежат отрешенно на теплом мраморе надгробья, так же тихо и грустно, несмотря на праздничную яркость цветов, снова сворачиваем знакомым путем и приходим туда, где застывают внешне благополучные мужчины и женщины перед массивным портретом Матери и ее опустевшей кроватью.

Слева от портрета незамеченная мною ранее винтовая полированная лестница на второй этаж.

Хочу не хочу, а волнуюсь. Все-таки предстоит войти в ту комнату, где родилось столько мыслей, где в полном молчании и самоизоляции жил долгие медленные годы некогда блестящий лидер нации, постепенно все больше уходивший в себя и в насыщенную тишину этой комнаты.

Комната и правда действует сильно, тем более, что не просто помнишь ее по фотографиям, но и вот они здесь, в этой же комнате, и ты видишь кресло на фотографии и переводишь глаза на это же кресло у шкафа и почти воочию видишь в нем слабеющие плечи Ауробиндо.

А при выходе, слева, уже за пределами комнаты большая глубокая ниша; это здесь сидел обычно Ауробиндо, и рядом садилась Матерь, когда четыре раза в год проходили мимо них молчаливой чередой ашрамиты, получавшие в эту минуту даршан своего гуру – удалившегося и от мира, и от них, В нише большой фотопортрет, снятый здесь, на этом самом месте – тот самый, где Матерь в платке, надвинутом на глаза, а Ауробиндо совеем старенький. И вот она ниша, и вот он диван, и сам ты как будто удостоен даршана.

Вокруг на полу в полутьме неподвижно сидят какие-то люди. Оказывается, это те ашрамиты, у кого сегодня день рождения, только им разрешается в этот день подняться сюда. Ну что ж, я почти не нарушил правил, у меня день рождения послезавтра.

Неутомимый старичок тащит меня за тридевять земель – показывать общую столовую ашрамитов, проводит на кухню, объясняет как соблюдаются правила гигиены, показывает, как моют тарелки (среди моющих много европейцев), демонстрирует обеденные залы, где можно есть на столах, а можно и по-восточному, на полу.

Мы расстаемся до вечера, и я чувствую, что впечатлений слишком много.

Обедаю в своем гест-хаусе, за столом – единственный, кроме меня, постоялец, английский сценарист, живущий здесь уже более месяца, голый по пояс, светлый, весь в родинках на безволосом торсе, с длинным идиотически-блоковским лицом. Хромой и неглупый, впрочем мы всегда считаем неглупым того, кто высказывает одинаковое с нами мнение, а с ним мы вполне сошлись в наших впечатлениях от Ашрама. «The King had lost his Kingdom» [1]– сказал он про Ауробиндо, выслушав мой рассказ об утренней экскурсии.