Николай Коняев - Ангел над городом. Семь прогулок по православному Петербургу

Вообще, отношение к деньгам у отца Иоанна Кронштадтского было особое, деньги словно переплавлялись в его молитве, обретая совершенно иную сущность.

– У меня своих денег нет, – говорил он. – Мне жертвуют, и я жертвую. Я даже часто не знаю, кто и откуда прислал мне то или другое пожертвование. Потому и я жертвую туда, где есть нужда и где эти деньги могут принести пользу.

Отдавая беднякам все, что приносилось ему, он сам нередко испытывал нужду и часто ложился спать без копейки в кармане, хотя на следующий день для поддержания только различных благотворительных учреждений ему требовались тысячи рублей.

И происходило то, свидетелем чему было множество людей. Наутро необходимые деньги являлись, и отец Иоанн мог употребить их на свои благие дела.

Совсем иначе видели отца Иоанна Кронштадтского натуры артистические, впечатлительные. Находясь рядом, они начинали испытывать необыкновенное беспокойство.

Поэт Константин Михайлович Фофанов, попавший однажды в алтарь во время службы Иоанна Кронштадтского, вспоминал: «И слова выговаривал он резко, отрывисто, точно убеждал, точно приказывал, или, вернее – настаивал на своей просьбе. “Держава моя! Свет мой!”, – восклицал он, поднимая руки со слезами в голосе, и вдруг, мерцая драгоценною митрою, падал ниц».

Знаменитого юриста А. Ф. Кони отнести к ревнителям церковной службы трудно, но тем не менее его почему-то очень смутила свободная манера литургического служения Иоанна Кронштадтского.

«Служение его совершенно необычное, – писал он, – он постоянно искажал ритуал молебна, а когда стал читать Евангелие, то голос его принял резкий и повелительный тон, а священные слова стали повторяться с каким-то истерическим выкриком: “Аще брат твой спросит хлеба… и дашь ему камень, камень дашь ему! Камень! И спросит рыбы, и дашь ему змею, змею дашь ему! Змею! Дашь ему камень и змею!”. Такое служение возбуждало не благоговение, но какое-то странное беспокойство».

А для некоторых встреча с Иоанном Кронштадтским становилась настоящим испытанием. Повышенная эмоциональность проповеди всероссийского батюшки – порою он обливался слезами – произвела сильное впечатление на юного витебского гимназиста Александра Введенского. Служба, которую совершал Иоанн Кронштадтский, так поразила его, что ему захотелось стать таким же.

Само по себе пожелание благое, но – увы! – порывистый Введенский озаботился усвоить лишь манеры всероссийского батюшки, а не сущность его святости. Будущему вождю обновленчества хотелось вести себя подобно святому, не будучи святым, не утруждая себя работою над собой…

Из этого и не могло ничего получиться, кроме обновленчества.

В помрачении дерзостной гордыни ставший протоиереем Александр Иванович Введенский решил заменить внутреннее личностное делание борьбой за внешнее переустройство церкви, чтобы удобнее было осуществляться в ней.

Другое дело сам Иоанн Кронштадтский…

Все те необычные жесты и необыкновенные интонации, которые кое-кто принимал за театральность, за актерское самовыражение, были лишь внешним выплеском гигантского напряжения сосредоточенной молитвы кронштадтского пастыря.

«Когда отец Иоанн молился, чувствовалось, что он именно говорит с Богом, как бы воочию Его перед собой видя. Он требовал, умаливал, упрашивал»…

«Надо было видеть отца Иоанна в алтаре за литургиею, чтобы понять, как осязательны были для него те тайны, в которые мы верим так холодно и косно»…

Однажды Иоанна Кронштадтского обвинили в том, что он нарушает церковный Устав, совершая службы в неподобающих местах.

Митрополит Исидор прочитал письменную жалобу, запер ее в свой письменный стол и вызвал отца Иоанна и жалобщиков. Когда все собрались, митрополит вынул жалобу из стола и, к своему великому изумлению, увидел, что на листе бумаги ничего не написано.

Митрополит в недоумении спросил у отца Иоанна, что бы это значило.

Батюшка помолился, и по молитве его текст жалобы снова появился на листке.

Митрополит Исидор разорвал тогда жалобу.

– Служи, батюшка, где хочешь! – сказал он отцу Иоанну.

Однажды отец Иоанн ехал с игуменьей Леушинского женского монастыря Таисией в коляске по набережной Невы. Около Николаевского моста они поравнялись с похоронной процессией.

– Как страшно умирать пьяницам! – перекрестившись, сказал отец Иоанн.