Николай Коняев - Ангел над городом. Семь прогулок по православному Петербургу

Ей нужно спасти для жизни вечной душу своего бесконечно любимого супруга. Но в православной аскетике всеобщие задачи всегда имеют индивидуальное, личное основание, а сугубо частные проблемы не могут быть разрешены в стороне от общих для всего православия догматов.

Спасая от погибели душу супруга, святая Ксения не просто облачилась в мужской костюм, а еще и отрешилась от собственного имени, от собственного пола, от собственной индивидуальности, от самой себя.

Многие тогда думали, что молодая вдова лишилась рассудка.

Детей у Ксении не было, она раздала все свое имущество и, накинув на плечи полковничий мундир, ушла.

«Кто не принадлежит миру, тот принадлежит Богу», говорили ее современники и кормили и одевали свою бедную… – писал в 1847 году Ив. Б-р-л-ъевъ. – Она не брала теплой одежды и прикрывала грудь остатками камзола своего мужа, носила только самое необходимое женское платье. Зимою, в жестокие морозы, она расхаживала по улицам и Рыночной площади в каком-то оборванном балахоне и изношенных башмаках, надетых на босые ноги, распухшие и покрасневшие от мороза».

И вот тут нам снова надобно вернуться к вопросу о певчем полковнике Андрее Григорьевиче (Федоровиче) Петрове.

Говоря о муже Ксении Петербургской, имя которого приняла блаженная, мы входим в область совершенно загадочных и необъяснимых фактов.

«Лет сорок или, может быть, несколько более назад, скончалась здесь вдова придворного певчего, Андрея Григорьева, Ксения Григорьева, известная в свое время под наименованием «Андрей Григорьевич»…

Так начинался очерк, в котором слухи, легенды и народные предания впервые облачились в печатные литеры, а завершался он обращением к читателям:

«Такие люди, как она ( Ксения Петербургская – Н. К.) заслуживают воспоминания. В век скептицизма мы скорее готовы безусловно отвергнуть всякое необыкновенное явление в человечестве, выходящее из общих законов нашей общей жизни, нежели исследовать его, и сказать, заслуживает ли оно исследования или выходит из предметов исследования.

Прокаженная Ксения, как ее называет народ, в продолжении сорока пяти лет странствования своего на земле, молилась Богу и, следовательно, жила духовною жизнью – а это одно уже дает ей право на уважение. Она как женщина не могла принести миру мужских добродетелей и, может быть, не несправедливо думала, что смерть мужа ея расторгла уже ее связи с миром».

Для нас, твердо знающих о святости нашей небесной заступницы, несколько диковато слышать призывы к уважению странствовавшей сорок пять лет подвижницы, нас коробит употребляемое по отношению к ней слово «прокаженная», хотя оно и употребляется тут в значении «одержимая», «чудачествующая»…

Но ведь не к нам и обращен этот призыв, а к петербуржцам 1847 года, уже впитавшим и усвоившим ту западную культуру, которая усиленно внедрялась в петровские и послепетровские десятилетия не столько ради самой западной культуры, сколько для попрания и забвения культуры русской, национальной…

Конечно же, автору очерка, «почтенному литератору», как назван он в примечании редактора «Ведомостей Санкт-Петербургской полиции», дерзновенно пытающемуся перебросить мостик через пропасть национальной глухоты, овладевшей образованным обществом, трудно было различить, что и в том материале, который он приводит в своем очерке, содержатся сведения, нуждающиеся не столько в дополнении, сколько в осмыслении их.

И прежде всего это касается звания и должности мужа Ксении.

Придворный певчий в ранге полковника – это чрезвычайно загадочное соединение, хотя бы уже потому, что звание полковника считалось весьма высоким и принадлежало по табели о рангах к шестому классу, соответствуя статскому званию коллежского советника или придворному (до 1737 года) – камергера.

В принципе, придворных певчих тогда награждали, и награждали очень неплохо, но при этом придворный певчий Яков Шубский получил в награду за пение лишь потомственное дворянство 27, а певчий Алексей Розум хотя и стал графом Разумовским, но награду эту получил не только за свое пение.

Минуя постель императрицы, до чина полковника из хористов дослужился, кажется, один только Марк Полторацкий, но он был регентом.