Таня Перес - Дитя дорог

Я иду за ней в ее дом. Я зашла в маленькую симпатичную квартиру, блестящую от чистоты. Конечно, я направляюсь в туалет. Он в ванной комнате. Какое счастье! Ванна!

– Есть и вода?

– Есть. Я заведую солдатской кондитерской. – Гордо говорит тетя Ляля. До этого «важного» положения она была самой богатой в Кишиневе.

Мы садимся на стулья. Я вымытая. Я поела. Я закрываю глаза руками. Наконец. Плачу. Плачу горько. Тетя Ляля тоже плачет. Муся смотрит на нас и молчит.

– Таточка, – дрожащим голосом говорит Ляля. – где мама? Папа? Руля? И бабушка? Где они?

Я молчу. Только отрицательно машу головой.

Не помню, как меня перевели на кровать. Наверно я уснула возле стола. На следующий день я очутилась в кровати. Настоящая кровать, подушки одеяла. Тетя Ляля принесла мне из кухни жандармерии еду и даже пироги. Но я не могла есть. Тетя повела меня в ванну, помыла мне голову, помазала мне голову какой-то смесью против вшей и завязала полотенцем. После этого я сидела закутанная в полотенце как каменная. У меня только один вопрос:

– Где моя тетя Рая? Тетя Ляля, я должна вам что-то сказать… – дрожащим голосом говорю я. – Моя мама перед смертью сказала мне только одну фразу: Таня, иди к Рае!

Ляля плачет.

– Моя бедная Таточка, Рая очень далеко. К ее счастью она застряла в Бухаресте перед началом войны. А то и ее бы сослали. От нас она теперь далеко, может быть, ты сможешь до нее добраться. Может быть, даже я и Муся. Если мы сумеем отсюда выбраться. Я дам тебе ее старый адрес. Запиши его на маленькой бумажке и засунь в твой лифчик.

– Лифчик? Что за лифчик? Никакого такого лифчика у меня нет!

– Я тебе вошью эту бумажку в лифчик. Тебе уже нужен лифчик.

Я краснею.

– Я думала, что не видно! Тетя Ляля, где все остальные дети? И Гарик где?

– Их всех разместили в большом помещении в главном училище Тирасполя. Там и маленькие. Наверно Гари тоже там. Он ищет свою маму. Я тоже ее искала. Его мама проходила тут. Мне рассказали, что она поднялась на поезд по направлению к Яссам.

– Тетя Ляля, ты знаешь Гари и его маму?

– Конечно, они все кишиневцы. Гари очень талантливый ребенок!

Ты ему рассказала?

– Нет ничего не сказала. Я не хочу его обнадеживать. Это все неизвестно.

Я пробыла у моей тети Ляли и Муси пять дней, которые мне очень помогли прийти в себя. В одно холодное утро погрузили нас в новый поезд, на этот раз румынский. Он был разделен и были даже оббитые клеенкой сиденья. Дети все были помытые и чистые и у них были новые сопровождающие. Да здравствуют американцы! Направление – Яссы. С большим сожалением я прощаюсь с моей тетей Ляле и Мусей, но надо надеяться, что мы еще увидимся. Мы с Гари были неразлучны. Мы держались все время за руку. Наверно мы были влюблены. Во всяком случае, мы были уверенны, что это так.

После многих станций, мы прибыли в конечный пункт назначения. Мы переходили границы. Слышали языки, которые сменяли друг друга. Украинский, русский, румынский. Поезд остановился на довольно роскошном вокзале. Это большой румынский город, красивый и старый. Его имя – Яссы.

Нас поселили в большом здании, которое до этого служило домом сирот. Здание было отремонтировано. Когда мы вошли, нас окружил прекрасный запах чистоты и свежевыкрашенных стен. Все новое. Мы с Гари держались за руки. С поезда мы не расставались. Нас поделили. Девочки отдельно, мальчики отдельно. Старшие девушки в меньшей комнате, потому что нас было не много. Большинству девушек было по шестнадцать – семнадцать лет. Меня туда запихнули, потому что не знали куда отнести. Я была очарованна всем. Ванны. Души. Прически. Чистые вещи. К нашему счастью, нам не дали одинаковую форму, а дали вещи, которые пожертвовали евреи, живущие в городе.

Я подружилась с тремя девочками, которые рассказали мне свои истории. Я была удивлена, когда услышала, что одна из них израильтянка. В 1940-ом году она поехала со своей мамой в Черновцы, в Буковине, навестить родных которых раньше не знала. Из коротких предложений я поняла, что во время перехода немецких и румынских войск из Черновиц в западную Украину, она потеряла свою маму и родных и осталась одна. Работала на каторжных работах и много раз была изнасилована. Все это она говорила намеками. Надо заметить, что она говорила об этом, как о самом обыденном. Без чувств и без слез. Я все время молчала. Только слушала. Две другие девочки рассказали похожие вещи. Они говорили об изнасилованиях холодно и «по-деловому». Даже обменивались ужасающими, тошнотворными подробностями, которые мне даже трудно описать словами. Я не сразу смогла понять, о чем они говорят. Я видела, как насилуют. Видела, как целый отряд насилует девушку. Выдела во всех подробностях. Они ее насиловали, и продолжали делать это даже, когда она уже умерла. Пока «очередь» не закончилась. Когда я видела этих красивых девочек, цветущих, казавшихся совершенно здоровыми, описывающих эти ужасные сцены, мне было сложно поверить, что такое вообще может быть. Мне было странно слушать, как они говорят об этом. И так же спокойно делились планами на будущее.