Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Когда думаешь о писателях Второй мировой войны, обычно вспоминаешь Нормана Мейлера и Джеймса Джонса, но возможно ли, что Дж. Д. Сэлинджер в одной книге написал и последний военный роман, и первый роман контркультуры?

Критик Айхаб Хассан пишет о романе Сэлинджера: «Романом управляет настроение острой депрессии, постоянно на грани срыва, и это настроение настолько последовательно, что становится своего рода принципом единства». Однако, как говорит психолог Джей Мартин, «один из процессов, которые мы находим в творчестве, – это решение проблем творческим человеком. Ну да, он подавлен, он обеспокоен, он неуверен, он горюет, он оплакивает. Он пишет. И в процессе писания он необязательно исцеляется, но обретает какую-то перспективу. Записывая предложения в определенном порядке, одно за другим, человек обретает перспективу своего расстройства… Я бы предположил, что если у Сэлинджера была депрессия, то он нашел способ избавиться от нее, передав ее другим людям. Это почти черная магия: вы вкладываете ваш гнев или ненависть в некоего персонажа и освобождаетесь от негативных чувств». После войны Сэлинджер испытывал глубочайшую, самоубийственную депрессию, но нашел способ на время избавиться от нее, передав свою депрессию другому лицу – Холдену («Я чувствовал себя паршиво. Депрессия, все такое. Я почти хотел умереть») и нам. Вот почему столь многие люди поклоняются этой книге. Сэлинджер за нас дает имя нашей печали и превращает ее в какую-то жутковатую радость. Так и разыгрывается черная магия.

Не прошло и двух лет с момента опубликования «Над пропастью во ржи», как роман запретили. Памела Хант Стейнл в книге In Cold Fear: The Catcher in the Rye, Censorship Controversies and Postwar American Character («В холодном страхе: «Над пропастью во ржи», споры о цензуре и характер американцев после Второй мировой войны») указывает, что роман Сэлинджера был самым изучаемым романом в американской старшей школе и вторым среди произведений, наиболее часто подпадавшим под запрет. Учителей увольняли за упоминание о книге Сэлинджера. В 1963 году Совет американских книгоиздателей отметил, что «Над пропастью во ржи» стала книгой, чаще всего запрещаемой в американских государственных школах. В заметке, которую издатель не стал размещать на обложке книги, Сэлинджер писал: «Я сознаю, что некоторых моих друзей опечалят и шокируют – до огорчения, – некоторые главы моей книги. Среди моих лучших друзей есть дети. Собственно говоря, все мои лучшие друзья – дети. Мне почти невыносимо думать, что мою книгу будут держать на полках, там, где детям ее не достать» [324].

Дело было не только в языке, в лексике, хотя слова вроде «дерьмо» и «йопт» – в изданном несколькими годами ранее романе Нормана Мейлера «Нагие и мертвые» написание последнего слова было изменено, – и бесконечные «черт побери» и «черт возьми» определенно сыграли свою роль. Но главным возражением против книги было то, что ее считали «неамериканской».

«Над пропастью во ржи» не была той фальшивой Америкой, которую общественности, только что открывшей телевидение, навязывала Мэдисон-авеню. Это была не больная паранойей Америка организованных Маккарти слушаний об антиамериканской деятельности или тщательно продезинфицированная Америка Уолта Диснея. Сэлинджер писал о настоящей Америке. О настоящих мыслях, настоящих чувствах, о настоящей боли.

В числе прочего, ты обнаружишь, что ты – не первый, кого смутило и даже напугало до тошноты человеческое поведение .

Как говорит ведущий национального радио-шоу Bookworm Майкл Силверблатт, «вот человек, который заявляет: “Я предлагаю нечто подлинное, настоящее”». Исследователь Джон К. Анру пишет: «Сэлинджер обладал даром предвиденья. Он понимал, куда идет страна. «Над пропастью во ржи» и сегодня звучит так же разоблачительно, как и в 1951 году. У нас те же самые условия. Ежедневно мы сталкиваемся с теми же лжецами, с теми же мошенничествами, с тем же лицемерием, и все это происходит не исключительно от нашего имени». Но то, о чем писал Сэлинджер, было не просто бунтом и отчуждением. Сэлинджер не был очередным нигилистом, а Холден не был очередным потерянным мальчиком. У книги и мальчика был духовный заряд. Холден не просто бежит от чего-то; он жаждет преодоления культуры, помешавшейся на материальном достатке.

Роман Сэлинджера – фантазия о спасении. Как говорит Холдену Фиби, он путает строчки Роберта Бёрнса: вместо «Если ты ловил кого-то вечером во ржи» надо «Если кто-то звал кого-то вечером во ржи». Холден не хочет любить людей, он хочет спасать людей. Большая разница. «Читатели склонны романтизировать неспособность Холдена соответствовать общим стандартам, – говорит Джон Венке, – но на более глубоком уровне существует духовный голод, который движет людьми. Именно духовный голод заставляет людей не только видеть в Холдене самих себя, но и превозносить книгу Сэлинджера. Разумеется, по иронии судьбы Сэлинджер стал тем самым отсутствующим присутствием, о котором писал. Он был очень честолюбив – и вдруг отверг то самое, чего сильнее всего желал, отверг славу и признание, которые принес ему роман».