Эдит Беер - Жена немецкого офицера

Пепи появился из ниоткуда, обнял меня и поцеловал. На короткий миг я забыла обо всем на свете, кроме нашей любви, и вновь поверила, что он спасет меня. А затем я заметила его мать – подрисованные брови, висящие брыли, двойной подбородок… Она бросилась ко мне, схватила за руку и потащила за собой, шипя прямо в ухо: «Господи, хорошо, что ты без звезды, Эдит, а то мы бы с тобой и поздороваться не могли. Сейчас иди к своей двоюродной сестре, отдохни, поешь, а завтра как можно раньше иди на Принц-Ойгенштрассе, тебя там ждут. Тебя, верно, ждет и твоя мать – она сейчас в Вартегау, в Польше. Наверняка ждет не дождется, когда ты приедешь».

«Так она вам написала! Моя мама!»

«Ну, не совсем, с тех пор, как уехала – не писала, но она точно там. И ты должна поехать к ней. Даже не думай не приходить в школу: тебя выследят и найдут, и твою мать накажут, как и всех остальных, кто тебя знает. Ты ведь не хочешь, чтобы твои близкие были в смертельной опасности, правильно? Господи, Эдит, ты такая худая! Пусть сестра тебя хорошенько накормит».

Наконец Пепи отцепил ее от меня. Он побелел от гнева. Мать попятилась, напуганная его яростью. Мы пошли рядом, держась за руки. Пепи нес мою сумку. Наши плечи соприкасались. Пепи Розенфельд был для меня самой идеальной парой. Анна торопилась за нами, разрываясь между желанием подслушать нашу беседу и отвращением к тому, чтобы идти по одной улице с еврейкой.

«А, заходите, фройляйн Ондрей, – вежливо сказала Юльчи, пожимая мне руку. – Рада снова вас видеть». По ступенькам спускалась соседка. «Это двоюродная сестра моего мужа, она приехала из Судетенланда», – объяснила ей Юльчи.

Соседка приветливо улыбнулась:

«Добро пожаловать в Вену. Хайль Гитлер!»

Я и раньше слышала эту фразу, но только теперь осознала, что она стала самым обыкновенным и распространенным приветствием.

«Завтра в пять у Бельведера, – прошептал Пепи. – Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить».

Мать увела его за собой.

Юльчи усадила меня на кухне и занялась чаем. Она тараторила точь-в-точь так же, как прежде – слова лились из ее рта водопадами. Я уснула прямо за столом.

Малыш Отто бегал по дому в неприятно пахнущем подгузнике, размахивая липкими ручками. Я подмыла его в раковине и стала играть с ним, притворяясь, что краду его носик. Отто заливался смехом. Он казался мне самым красивым и милым ребенком в мире. Юльчи шила. По ее словам, шум машины скрывал разговоры. Нельзя было забывать об осторожности. Люди подслушивали и доносили. Их соседи исчезали.

«Каждую неделю нацисты приносят мне куски деревянных коробок, которые я склеиваю. Думаю, в них держат медали или револьверы. Есть определенная норма. Я живу на пенсию Отто, ее вполне хватает. Но, разумеется, раз я еврейка, мой малыш Отти тоже считается евреем. В соответствии с Нюрнбергскими законами он тоже должен будет носить желтую звезду, но это после пяти лет, сейчас это его не касается. Пепи помог мне составить заявление на то, чтобы его признали Mischling – так официально называется ребенок от смешения рас. Если получится, ему выделят побольше еды и дадут ходить в школу. А я смогу и дальше жить вне гетто. Они оставили здесь немного евреев, чтобы соседи не слишком волновались насчет депортаций. Как думаешь, сколько ты здесь пробудешь? Два дня? Три?»

«Если честно, я думала остаться до конца войны», – сказала я, щекоча Отти пяточки.

Юльчи тихонько вскрикнула. Я рассмеялась.

«Не смешно, Эдит. Иногда шутки не к месту».

«Расскажи о маме. И этом господине Хауснере».

«Он очень приятный человек. Его первая жена умерла. Сначала его отправили в трудовой лагерь, потом выпустили, чтобы перевезти его в Польшу. В феврале мы узнали, что двенадцать тысяч евреев с фабрик отправляют на восток, потому что их можно легко заменить пленниками из завоеванных стран. Ах, Эдит, этот Блицкриг меня ужасно пугает, такое ощущение, что ни у кого, кроме Германии, вообще нет армии. Что будет, когда они завоюют Англию?»

«Они не завоюют Англию».

«Почему ты так думаешь?»

«Британская армия непобедима – наша Ханси вступила в Еврейскую бригаду».

Юльчи наконец засмеялась. Швейная машинка бешено взревела.

«Запомни вот что: о евреях говорить нельзя. О них теперь вообще не говорят. Не упоминай это слово. Никто не хочет его слышать».

За еврейским отделом продовольствия меня ждала Лизель. С обычной улыбкой она выдала мне карточки на хлеб, мясо, кофе и растительное масло.

«Но как ты будешь есть, если ты отдала мне свои карточки?»