Виктор Гюго - Что я видел. Эссе и памфлеты

– Вы правы, месье, я поговорю об этом.

Я был рад узнать, что с тех пор хлеб проверяли, и он стал значительно лучше.

В этой камере не было ничего примечательного, кроме разве что нескольких надписей, нацарапанных на стенах. Вот три из них, написанные более крупными буквами, чем остальные: – Корсет – Меня приговорили к шести месяцам за бродяжничество – Любовь к жизни.

Все три двери трех отделений выходили в один и тот же длинный темный коридор. В обоих его концах располагались два камина, из которых, как я уже сказал, остался нетронутым только один. Второй утратил свою первоначальную красоту, лишившись аркбутана. От двух остальных осталось только пустое место в углах отделений для женщин и детей.

Восточный камин был украшен скульптурным изображением демона Маидиса, персидского дьявола, которого Людовик Святой привез из крестового похода. У этого демона было пять голов, и каждая из них пела одну из песен, называемых в Индии рагами . Это самые старые из всех известных музыкальных произведений. Они также известны во всем Индостане благодаря приписываемым им магическим свойствам. Ни один жонглер не решается их петь. Если спеть одну из них среди бела дня, тут же наступит ночь. Огромный темный круг выйдет из-под земли и закроет все пространство, на которое разносится голос певца. Другая называется Дхипак. Любой, кто ее споет, погибнет в огне. Предание гласит, что однажды императору Акбару захотелось послушать ее. Он позвал известного певца Наик-Гопола и сказал ему: «Спой мне Дхипак». Несчастный тенор задрожал с ног до головы и бросился в ноги императору. Но тот был непреклонен. Единственное, чего добился певец, – это разрешения пойти проститься с семьей. Он вернулся в свой город, составил завещание, обнял отца и мать, попрощался со всеми, кого любил, и вернулся к императору. Прошло шесть месяцев со дня его отбытия. Капризы восточных царей отличаются постоянством и носят печать меланхолии. «А вот и ты, музыкант, – мягко и печально сказал шах Акбар, – добро пожаловать. Сейчас ты мне споешь Дхипак». Наик-Гопол вновь задрожал и снова стал молить о пощаде. Но император был непреклонен. Стояла зима. Ямуна замерзла так, что на ней устроили катки. Наик-Гопол попросил сделать на реке прорубь, зашел по горло в воду и начал петь. На втором стихе вода стала теплой. На второй строфе лед вокруг проруби стал таять, на третьей строфе вода в реке закипела. Наик-Гопол варился заживо и покрылся волдырями. Вместо того чтобы петь дальше, он закричал: «Пощады, государь!» «Продолжай», – сказал Акбар, который был большим любителем музыки. Бедняга снова начал петь. Его лицо стало пунцовым, глаза вылезли из орбит, но он продолжал песню, и император с наслаждением слушал его. Наконец, несколько искр сверкнули в волосах тенора. «Пощадите!» – в последний раз крикнул он. «Пой», – приказал император. Певец с воплями начал последнюю строфу. Внезапно пламя вырвалось из его рта, потом из всего тела, и наконец огонь поглотил его прямо посередине реки. Вот один из обычных эффектов, производимых музыкой демона Маидиса, украшавшего разрушенный камин. У него была жена по имени Парбюта. Это она написала шестую рагу. Буама продиктовал тридцать рагин, образчиков более простой женской музыки. Эти три дьявола или бога изобрели гамму, состоящую из двадцати одной ноты, которая легла в основу индийской музыки 23.

Когда мы уходили, мимо нас прошли три человека в черных одеждах в сопровождении тюремщика. Это были посетители.

– Три новых депутата, – тихонько шепнул мне месье Лебель.

Все они были с бакенбардами, в высоких галстуках и говорили, как провинциальные академики. Их все восхищало, особенно работы по улучшению тюрьмы и приспособлению ее для нужд правосудия. Один из них утверждал, что Париж стал намного прекраснее благодаря архитекторам с хорошим вкусом, которые модернизируют (sic!) старые здания , и что Французская академия должна сделать этот расцвет Парижа темой поэтического конкурса. Я подумал, что действительно месье Пейр сделал с Дворцом правосудия то же самое, что месье Годд с Сен-Жермен-де-Пре, а месье Дебре с Сен-Дени 24, и пока месье Лебель отдавал какие-то приказы стражникам, я написал карандашом на колонне каминного зала стихи, которые смогут принять участие в конкурсе, если академия когда-нибудь удовлетворит желание этих господ, и которые, я надеюсь, получат приз: