Виктор Гюго - Что я видел. Эссе и памфлеты

Она оказала на меня неизгладимое впечатление.

Не напрасно тень изгнанника пронеслась над моей головой в столь раннем возрасте, и я слышал голос того, кто, умирая, должно быть, произнес это слово, выражающее право и долг: свобода.

Это слово было противовесом целому воспитанию.

Человек, который публикует сегодня этот сборник, Дела и речи, и который в этих томах – До изгнания, Во время изгнания и После изгнания – распахивает настежь для современников свою жизнь, преодолел многие заблуждения. Он рассчитывает, если Господь даст ему на это время, рассказать о них в книге под названием История внутренних переворотов порядочного человека . Каждый человек, если он искренен, может превратить путь своей души, для каждой души свой, в дорогу в Дамаск 13. Он, как уже где-то говорил, сын жительницы Вандеи, подруги мадам де Ларошжаклен, и солдата революции и империи, друга Дезе, Журдана и Жозефа Бонапарта 14; он испытал на себе последствия изолированного и сложного образования, в котором изгнанный республиканец спорил с объявленным вне закона священником. В нем всегда жили патриот и вандеец; он был сторонником Наполеона в 1813 году и Бурбонов – в 1814-м. Как почти все люди начала века, он был тем же, чем и сам век: непоследовательным и порядочным, легитимистом и вольтерьянцем, литературным христианином, либеральным бонапартистом, социалистом, движущимся наугад в монархии; до странности реалистичные, удивительные сегодня нюансы; он всегда был искренним; он пытался рассмотреть что-то среди всех этих миражей; все возможные варианты правды были по очереди испробованы им и иногда обманывали его разум; эти следующие одно за другим заблуждения, в которых, заметим, он ни разу не сделал ни шага назад, оставили след в его произведениях; там и сям можно заметить их влияние; он, он заявляет об этом здесь, никогда в том, что написал, даже в его книгах для детей и юношества, нельзя будет найти ни строчки против свободы. В его душе шла борьба между монархическими идеями, которые ему внушал католический священник, и свободой, рекомендованной солдатом республики; свобода одержала победу.

В этом состоит единство его жизни.

Он стремится к тому, чтобы свобода везде одерживала верх. Свобода – это разум в философии, вдохновение в искусстве, право в политике.

В 1848 году его мнение еще не приобрело окончательную социальную форму. Странно, но в то время почти можно было бы сказать, что республика казалась ему свободой. После опробованных и выброшенных на свалку одна за другой монархии императорской, легитимной, конституционной, столкнувшийся с неожиданными, казавшимися ему нелогичными, фактами, вынужденный засвидетельствовать в военачальниках, руководивших государством, в одно и то же время порядочность и произвол, получивший вопреки его воле свою долю огромной безликой власти, в которой таится опасность единого Национального собрания, он решил наблюдать, не присоединяясь к нему, за этим военным правительством, в котором он не видел правительства демократического, ограничился защитой принципов, когда на его взгляд они оказывались под угрозой, и ограничился защитой непризнанного права. В 1848 году было почти 18 фрюктидора 15. Восемнадцатые фрюктидоры пагубны тем, что они создают модель и предлог для Восемнадцатых брюмеров и из-за них республика наносит раны свободе; что было бы равносильно самоубийству, если бы продлилось достаточно долго. Июньское восстание не могло не вспыхнуть и не могло не угаснуть; он вступил с ним в борьбу; он был одним из шестидесяти представителей, посланных Национальным собранием на баррикады. Но после победы он должен был отделиться от победителей. Победить, а затем протянуть руку побежденным, таков закон его жизни. Но было сделано обратное. Есть хорошие и плохие победы. Восстание 1848 года было побеждено плохо. Вместо того чтобы усмирить, подлили масла в огонь; вместо того чтобы освободить, сразили, окончательно подавили; солдатская жестокость проявилась во всей красе; Кайенна, Ламбесса, изгнание без суда 16; он возмутился; он принял сторону угнетенных; он возвысил голос в защиту всех этих несчастных отчаявшихся семей; он отверг эту фальшивую республику военных советов и осадного положения. Однажды в Национальном собрании депутат Лагранж, человек мужественный, подошел к нему и сказал:

– С кем вы здесь?

Он ответил:

– Со свободой.

– И что вы делаете?

– Я жду.

После июня 1848 года он ждал; но после июня 1849-го перестал ждать.