Эндрю Уилсон - Александр Маккуин. Кровь под кожей

Ювелир Шон Лин, работавший с Ли на нескольких коллекциях, сказал: «Я видел, как ты рос, как переходил границы и добивался успеха». Он рассказал, что, во время недавней поездки в Африку, он посмотрел на небо и спросил: «Где ты, Ли?» «Как только эти слова слетели с моих губ, с неба упала звезда. Ты мне ответил. Ты тронул даже звезды, как нашу жизнь». [22]Кроме того, Лин вспоминал «заразительный смех, храброе сердце, память как у слона и ярко-голубые глаза» своего друга. [23]

После речи Лина начался сбор средств в пользу Фонда Терренса Хиггинса, Баттерсийского приюта для собак и кошек и фонда «Голубой крест». Все эти благотворительные учреждения были хорошо знакомы Маккуину. Зазвучали берущие за душу голоса участников Лондонского евангельского хора: «О, благодать, спасен тобой / Я из пучины бед; / Был мертв и чудом стал живой, / Был слеп и вижу свет». Благодатью Маккуина, тем, что дарило ему надежду – по крайней мере, в ранние годы, – стала мода.

Элис Смит вспоминает Ли молодым выпускником, у которого было много свободного времени, когда он осаждал ее контору на Сент-Мартинс-Лейн и «брал довольно серьезный [специализированный. – Э. У. ] журнал «Дрейперз рекорд»… листал страницы, пока не доходил до раздела «Мода! Мода! Мода!». Мы тогда говорили, что это «не итальянский Vogue». [24]

После того как хор допел «О, благодать», слово взяла Сьюзи Менкес, тогдашний фешен-редактор International Gerald Tribune. Она говорила о даре предвидения Маккуина. «Вспоминая Маккуина, я думаю о его храбрости, безрассудстве и полете фантазии, – сказала она. – Но все время возвращаюсь к красоте, обтекаемому изяществу его вещей, к невесомости набивного шифона, причудливым животным и растительным орнаментам, доказывавшим, что дизайнеру небезразлична судьба всей планеты, а не только планеты моды». Она вспоминала первую встречу с Ли, тогда сердитым и довольно полным молодым человеком. Он стоял в своей ист-эндской студии «по колено в лоскутах материи и дико кромсал ткань». Позже Маккуин похудел и «обтесался». Сьюзи вспоминала, как он «радостно кудахтал», когда редакторы модных журналов ринулись за кулисы, чтобы поздравить его после поистине исключительного показа. «Воображение и талант организатора шоу никогда не заглушали ни его безупречного кроя, ни тонкой грации, которой он научился во время парижского периода, – сказала она. – Я, как и он сам, не сомневалась в том, что он художник, который лишь волей случая работает с одеждой. Его коллекции были ярчайшими явлениями… И тем не менее его творчество было глубоко личным».

Менкес, побывавшая на показах всех коллекций Маккуина, вспомнила свой последний разговор с дизайнером, который состоялся в Милане в январе 2010 года. «Но ведь кости прекрасны, если их художественно расположить!» – воскликнул он, стараясь объяснить, почему «сшитые на заказ костюмы… сделанные на заказ обои и полы как будто взяты из склепа». По словам Менкес, не следовало и удивляться его позднейшим увлечениям смертью, так как «предвестники смерти и разрушения появляются во всех его выдающихся коллекциях». Перед тем как уйти, Менкес процитировала слова Маккуина, которые он когда-то сказал ей о себе; как ни странно, дизайнер говорил о себе в прошедшем времени, как будто уже умер: «Гнев в моем творчестве отражал страх, беспокойство и тревогу в личной жизни. Со стороны кажется, будто я стараюсь примириться с тем, кем я был в жизни. Речь всегда шла о душе… Мое творчество отражает мою биографию как человека». Хотя Менкес призвала собравшихся поминать Маккуина словами из стихотворения Китса «Ода к греческой вазе»: «Красота есть правда, правда – красота – смертным одно лишь это надо знать», – друзьям и родственникам трудно было забыть, как умер сорокалетний дизайнер. [25]11 февраля 2010 года, накануне похорон матери, он покончил с собой в своей квартире в лондонском квартале Мейфэр.

Меррей Артур, бойфренд Ли в 1996–1998 годах, был подавлен горем и когда узнал о смерти Маккуина, и во время заупокойной службы. «Помню, я не мог опустить голову… Я должен был все время смотреть перед собой, потому что знал: если я опущу голову, хлынут слезы, и я задохнусь». [26]Как и многие присутствующие, он признался, что особенно тяжело ему было слушать Бьорк, которая вживую исполнила Gloomy Sunday: «Мрачное воскресенье я провожу с тенями. / Мое сердце и я решили со всем этим покончить».

Бьорк, в «легкой серо-коричневой юбке, с парчовыми крыльями», [27]напоминала одно из тех гибридных созданий, которых так любил Маккуин: полуженщина-полуптица, раненый Ариэль, который поет где-то в темных глубинах фантазии.