Эндрю Уилсон - Александр Маккуин. Кровь под кожей

История БиллиБоя* заворожила Ли – сама мысль о брошенном ребенке, мрачная обстановка в сиротском приюте, куда богачи отдавали своих незаконнорожденных детей, двойное самоубийство биологических родителей, чрезмерно роскошный образ жизни сначала в Нью-Йорке, а потом в Париже, куда он переехал в конце 1970-х годов. В столице Франции он общался «со всеми и каждым, кто достоин упоминания в искусстве и моде», в том числе с Марлен Дитрих, Лин Вотрен, Диего Джакометти, Бернаром Бюффе, Юбером де Живанши, Марком Боаном из дома Dior, Андре Курреже, Ивом Сен-Лораном и Александром де Пари, который стриг его. Когда БиллиБой* вспоминал события своей жизни – которые позже он назвал «немного похожими на «Ромео и Джульетту» с элементами поп-арта», – Ли был поражен. Даже в молодом возрасте Маккуина привлекала идея обновления, способность некоторых воссоздавать себя заново. БиллиБой* рассказал ему, что образование сыграло главную роль в спасении его жизни. «Образование – лучшее, что я вынес из детства. То есть я ведь мог попасть в любую семью… Моим родителям хватило ума дать мне очень хорошее образование вместо того, чтобы превращать меня в одного из них… Я многим обязан приемным родителям – и, как ни странно, родным тоже, ведь они в буквальном смысле умерли, чтобы помочь мне… Я чувствую свою близость с ними… так что, между их душами, умами и деньгами и состоянием моих приемных родителей, которые дали мне необычное образование, я стал таким, какой я есть, точнее, мне легче было превратиться в самого себя». [188]

Их объединяла и любовь к моде. БиллиБой*, который стал художником, вспоминает, какие изящные костюмы создавал Ли, работая на Кодзи Тацуно. Он до сих пор носит пару роскошных вещей, сшитых Маккуином в то время: пиджак, расшитый павлиньими перьями, и еще один, созданный «по мотивам» костюма для верховой езды XVIII века, который, по его словам, является «шедевром дизайна, который я буду носить до конца жизни». [189]

Однажды, когда БиллиБой* пришел в студию Тацуно в Мейфэре, чтобы купить несколько вещей из коллекции, он заметил, что Ли с интересом наблюдал за тем, как он примеряет узкое «шелковое платье со смелым вырезом». «Тебе нужно это носить, только ты можешь это носить», – сказал ему Ли. «Тебе не кажется, что в нем я смахиваю на шлюху, на шлюху-транссексуала?» – спросил БиллиБой*. «Нет, сразу видно, что у тебя есть яйца», – ответил Ли. «Хочешь сказать – сила духа?» – «Ага, и это тоже», – смеясь, ответил Маккуин». [190]

Маккуин также с интересом следил за тем, как его новый друг меняет внешность: то БиллиБой* носил элегантный, традиционный костюм, сшитый в ателье Anderson & Sheppard, а на следующий день облачался в сюрреалистический авангардистский наряд, созданный для того, чтобы бросать окружающим вызов и вселять в них неуверенность. Ли «по-моему, вначале был впечатлен тем, что я – странный гибрид интеллектуала и примитива, и тем, что я могу носить традиционные костюмы и галстуки и одновременно первые вещи Джона Гальяно или странные постпанковские вещи BodyMap». [191]

Хотя БиллиБой* не считает Ли талантливым рисовальщиком – «обычно он набрасывал свои миниатюрные эскизы на углах бумажных тарелок и салфеток», – он обладал врожденным чувством кроя. «Он мастерски кроил, драпировал ткань и оборачивал ею манекены. Его способности просто поражали». [192]

Когда в 1989 году компания Кодзи Тацуно обанкротилась, Маккуин начал искать новое место работы. Он спросил одну сотрудницу компании, не знает ли та, кому нужны лекальщики; та познакомила его с Джоном Маккиттериком, главным модельером Red or Dead, дома «уличной моды», созданного Уэйном и Джерардин Хемингуэй. «Ли был весьма непритязателен; создавалось впечатление, что мода его вообще не волнует, – вспоминает Маккиттерик. – Он был не от мира сего, выглядел неопрятным, но, когда пришел работать в студию, которая тогда находилась в районе Уэмбли, стало очевидно, что он разбирается в том, что делает. Он очень хорошо умел шить и кроить, что было удивительно для такого молодого человека; кроме того, он отличался организованностью и всегда все делал вовремя. Мы с ним очень сблизились, хотя нас нельзя было назвать друзьями. Я не виделся с ним за пределами студии, а он не был завсегдатаем в тех местах, барах или на тех приемах, куда ходил я. Он мне нравился, он был очень славным, только не умел поддерживать разговор. Целыми днями трудился как пчелка, и работа у него спорилась. Но я не сознавал, насколько он интересен; это пришло позже».