Жан-Ив Борьо - Макиавелли

Как мы уже упоминали, Макиавелли надеялся, что его труд будет оценен по достоинству и принесет ему вожделенную должность при дворе правителя. Разумеется, он рассчитывал лично преподнести книгу тому, кому она была посвящена, и обратился к Веттори с вопросом, возможно ли это. Тот, по своему обыкновению, не выразил особого восторга: «Когда вы пришлете мне сей трактат, я скажу вам, разумно ли показывать его здесь». Макиавелли исполняет требуемое и отправляет Веттори несколько отрывков. Ответ снова предельно осторожен: «Я прочитал несколько глав из вашего сочинения, и они понравились мне чрезвычайно. Но пока я не видел остальных, мне трудно вынести окончательное решение». Макиавелли все понимает, в самый разгар зимы покидает деревенское уединение и едет во Флоренцию, где, как ему кажется, он лучше сумеет отстоять свои интересы. Насколько нам известно, жизнь в городе не принесла ему особого удовольствия, ведь он лишился былого блеска, связанного с высоким постом. Судя по всему, он бывал в домах купцов, в том числе у некоего Донато дель Корно, а также посещал дам полусвета, таких как Ричча, но продолжал чувствовать себя причастным к высокой дипломатии благодаря переписке с Веттори – единственным из его знакомых, кто добился благосклонности при новом режиме и сохранил связи с вельможами Рима и Флоренции, то есть тех двух городов, в которых Макиавелли мечтал возобновить карьеру. Однако Веттори, получив полный текст «Государя», больше ни словом не упоминает ни о книге, ни о возможной поездке Макиавелли в Рим. Тот тоже обходит эту тему молчанием; тон его писем становится легкомысленным; в них он в основном пересказывает пикантные флорентийские сплетни и только однажды обращается к Веттори с прямой просьбой – это происходит после того, как от него требуют уплатить 40 флоринов подати, тогда как его доход едва достигает 90. Веттори в самом деле вмешивается, настаивая на том, что Макиавелли сидит «без гроша» и с «выводком детей». Ожидание затягивается. Макиавелли приходится поторопить своего «покровителя», но это приводит лишь к тому, что он получает отказ, на сей раз окончательный. Без денег, без перспектив на будущее, Макиавелли понимает, что идет ко дну, о чем откровенно, не жалея слов, пишет «другу» в письме от 10 июня 1514 г.:

Итак, мне суждено пребывать в своем ветхом рубище, и никто не вспомнит о моем бедственном положении, никто не подумает, что я еще хоть на что-то годен. Между тем мне невозможно долго оставаться в настоящих обстоятельствах, ибо я начинаю пожирать самого себя и предвижу, что, не приди мне на помощь Господь, я буду вынужден покинуть родной дом и поступить в учителя или секретари к какому-либо синьору, раз уж ни на что иное я не способен, или уж удалиться в пустынную местность и учить ребятишек читать; семью надо будет бросить – пусть думают, что я умер. Без меня домашним будет только легче, ведь я для них – источник расходов; я привык много тратить и не умею экономить. Я пишу вам все это не для того, чтобы доставить беспокойство или просить за меня похлопотать, а для того лишь, чтобы снять с сердца тяжесть и больше не обращаться к этому предмету, подлее которого и быть не может.

На это письмо Веттори ответит после 47-дневного молчания.

Но судьба готовит Макиавелли приятный сюрприз, и уже 3 августа того же года он пишет Веттори (кому же еще?) восторженное письмо:

Здесь, в деревне, я встретил существо столь милое, столь утонченное и привлекательное как врожденным благородством, так и своими качествами, что не нахожу достаточных слов ни для ее восхваления, ни для выражения любви. <���…> Довольно сказать, что на пороге пятидесяти лет меня не смущает солнечный зной, не останавливает трудная дорога и не страшит ночной мрак. Любая задача мне кажется по плечу, к любому желанию, даже чуждому и противоположному тому, что подобало бы мне, я приноравливаюсь. И хотя я вижу мучительность своего состояния, меня переполняет нежность как от созерцания этого редкостного и приятного создания, так и потому еще, что я отложил в сторону воспоминание обо всех своих печалях; и ни за что на свете я не желал бы стать свободным, если бы и мог. Итак, я оставил помыслы о серьезных и великих делах, мне больше не доставляет удовольствия читать о событиях древности или рассуждать о современных; весь мой ум занят галантными похождениями. [81]

Стиль этого письма легко узнаваем – оно написано языком страсти, унаследованным от латинских поэтов, языком влюбленных, которым нет дела до литературы… Как бы там ни было, переписка с Веттори ненадолго прервалась, пока в декабре 1514 г. посол не обратился к Макиавелли с просьбой дать папскому окружению совет относительно того, как в эти трудные времена поддерживать нейтралитет. Макиавелли, в котором вновь всколыхнулась надежда, отвечает пространным письмом; Веттори подогревает его радужные ожидания известием, что его письма читает сам папа! И добавляет, что весь папский двор восхищается его умом и прозорливостью. Впрочем, тут же Веттори признается, что ему не удалось воспользоваться благоприятной ситуацией, дескать, он «не тот человек, который умеет помогать друзьям». Макиавелли это не останавливает, и он продолжает раздавать советы, понятия не имея, кто именно будет с ними знакомиться, и уж точно не подозревая, что те, кто с интересом читает его послания, как во Флоренции, так и в Риме, ничего ему не простили. Дела не спасает даже вмешательство еще одного Веттори – Паоло, брата непостоянного Франческо, – который делится полученными советами с Джулиано Медичи, мечтавшим об основании собственного государства в составе Пармы и Пьяченцы и обещавшим Макиавелли высокую в нем должность. Папский секретарь Пьеро Ардигелли, которого Макиавелли не без оснований побаивался, пишет Джулиано: