Жан-Ив Борьо - Макиавелли

23 февраля Босколи и Каппони казнили. Ранним утром Макиавелли услышал звуки молитвы Pro eis ora («Молись за них») – осужденных вели на казнь. Он был один, лишенный какой бы то ни было поддержки, и понимал, что ему тоже грозит гибель. Единственной его надеждой в этих условиях оставалось семейство Медичи. Кардинал от него явно отвернулся. Зато Джулиано… Про него говорили, что он большой поклонник литературы, особенно поэзии. И закованный в кандалы Макиавелли сочиняет самоуничижительный сонет в духе стихотворений Клемана Маро, написанных в сходных обстоятельствах.

В первых числах марта наконец начинается суд. Выносятся приговоры, но относительно мягкие: кого-то приговаривают к тюремному заключению, кого-то – к изгнанию (Валори и Фольки на два года в Вольтерру), кого-то – к штрафам… Макиавелли отделался залогом – то ли сработал сонет, то ли сказалось вмешательство его друга Веттори, занимавшего должность посланника в Риме.

Между тем 21 февраля скончался Юлий II делла Ровере. Кардиналу Медичи повезло – уже 11 марта, после пятидневного заседания конклава, он был избран папой под именем Льва Х. Флоренция ликовала; каждый, независимо от того, к какому сословию принадлежал, рассчитывал извлечь из этого избрания выгоду, прежде остававшуюся привилегией знатных римских семейств. Празднества продолжались пять дней и пять ночей. Перед дворцами Медичи жгли повозки. Распахнулись двери тюрем; даже Содерини был прощен. Макиавелли, выйдя на свободу, был озабочен одним: как вернуть себе расположение людей, которым, по всей очевидности, предстояло на долгие годы взять в свои руки бразды правления во Флоренции. Первым делом он сочиняет поэму, прославляющую наступление мира, озаглавленную «Песнь блаженных духов» (II Canto degli Spiriti Beati). Затем пишет «благодарственное» письмо Франческо Веттори, в котором просит покровительства для своего брата Тотто, мечтающего попасть в папское окружение, и службы для себя при его святейшестве. Между Макиавелли и его «другом» Веттори завязывается обильная переписка, причем второй не жалеет красноречия, пытаясь объяснить первому, почему его просьбы не могут быть исполнены.

В конце концов Макиавелли с этим смирился, о чем свидетельствует его письмо от 18 марта: «Если нашим господам представляется разумным не отказываться от моих услуг, я буду счастлив и стану действовать таким образом, что они о том не пожалеют. Если же они не желают ничего обо мне знать, я продолжу жить как жил. Я родился в бедности и познал страдание прежде, чем испытал радости жизни». Он понимает, что особенно рассчитывать на Веттори не приходится: в Риме эгоизм флорентийского посланника вошел в поговорку, если он кому-то и помогает, то исключительно самому себе. Макиавелли в надежде освежить добрые воспоминания Джулиано отправляет ему в подарок нанизанных на вертел дроздов. 30 марта приходит письмо от Веттори, который со свойственной ему «деликатностью» сообщает, что папа и слышать не желает о Макиавелли; добиться места для Тотто ему тоже не удалось. Письмо задело Макиавелли за живое. Он отвечает Веттори, что оно «причинило ему боль горшую, нежели пыточные веревки». И добавляет, что решил пустить дело на самотек. Но политика у него в крови, и 9 апреля он пишет «другу» свое знаменитое исповедальное письмо: «Судьбе было угодно, чтобы я, не имея талантов говорить… ни об убытках, ни о прибылях, говорил о делах государственных, и потому я должен или дать обет молчания, или только о них и вести речь». В это же время ему становится известно, что Франческо Содерини, тот самый кардинал Содерини, с которым они так легко нашли общий язык в Риме, снова благосклонно принят верховным понтификом. Сейчас или никогда! Надо просить его о покровительстве! Веттори спешит охладить энтузиазм Макиавелли и в который раз напоминает ему, что одно лишь его имя пробуждает при папском дворе память о слишком недавних и слишком мучительных событиях… Макиавелли его не слушает. В середине апреля Джулиано собирается в Рим; почему бы ему не замолвить словечко за несчастного страдальца? 16 апреля он все еще верит, что может вернуть себе благосклонность сильных мира сего:

Мне трудно думать, что, действуя с известной ловкостью, я не сумею добиться своего и получить должность если не во Флоренции, то при папе или при Церкви, где на меня, полагаю, смотрят с меньшей подозрительностью! Я глубоко убежден, что, стоит Его Святейшеству хоть раз прибегнуть к моим услугам, это принесет благо не только мне; я сочту за честь оказаться полезным всем, кто отнесется ко мне по-дружески. [76]