Стивен Холмс - Свет, обманувший надежды

Имитация, несомненно, повсеместна в общественной жизни. Известный социолог XIX века Габриель Тард в книге «Законы подражания» (The Laws of Imitation) даже утверждал, что само «общество есть имитация» [25] Gabriel Tarde, The Laws of Imitation (English translation: Henry Holt and Company, 1903), p. 74. . Он писал о «заразной имитации» как разновидности сомнамбулизма, когда люди повторяют действия друг друга спонтанно, без какого-либо принуждения со стороны или извне, без какой-либо стратегической цели или плана, как при копировании нашумевших преступлений [26] Тяга к имитации может не только сосуществовать с изобретательностью, как признает Тард, но даже при обычных обстоятельствах серьезно стимулировать творчество и оригинальность. См., например, Kal Raustiala and Christopher Sprigman, The Knockoff Economy: How Imitation Sparks Innovation (Oxford University Press, 2012). .

Критикуя имитационный императив как самую невыносимую черту либеральной гегемонии после 1989 г., популисты Центральной Европы имеют в виду нечто менее обобщенное и более провокационное с политической точки зрения. Всеобъемлющая имитация институтов, о которой идет речь, предполагает, во-первых, признание морального превосходства имитируемых над имитаторами; во-вторых, политическую модель, декларирующую отсутствие какой-либо жизнеспособной альтернативы; в-третьих, ожидание, что имитация будет полной и безусловной, без адаптации к местным традициям; и в-четвертых, легитимное право имитируемых (и поэтому имплицитно обладающих превосходством) стран постоянно надзирать за имитирующими и оценивать их прогресс. Не заводя аналогию слишком далеко, отметим, что стиль имитации режима, возобладавший после 1989 г., странным образом напоминает советские выборы, когда избиратели под контролем партийных чиновников притворялись, что «выбирают» единственного кандидата.

Чтобы лучше понять, что поставлено на карту, следует для начала провести несколько предварительных разграничений. Как уже говорилось, прежде всего следует отличать полномасштабную имитацию одной единственно верной модели, осуществляемую (но не навязываемую) под надзором придирчивых (а порой и пристрастных) экспертов-иностранцев, от обычного обмена опытом, когда страны с пользой для себя перенимают опыт друг у друга [27] Wade Jacoby, Imitation and Politics: Redesigning Modern Germany (Cornell University Press, 2000). . Первый вариант чреват ресентиментом – обидами и неприятием, в то время как второй, обычно приводящий к наглядному результату с очевидными успехами и провалами, такой опасности не несет.

Далее, что еще важнее, необходимо различать имитацию средств и имитацию целей. Первое мы называем заимствованием , а не имитацией. Классическую формулировку этого различия предложил выдающийся экономист и социолог Торстейн Веблен, который в начале ХХ века писал, что японцы позаимствовали у Запада «промышленные умения», но не его «духовное мировоззрение, правила поведения и этические нормы» [28] Thorstein Veblen, ‘The Opportunity of Japan’, Journal of Race Development 6:1 (July 1915), pp. 23–38. . Заимствование технических средств не влияет на идентичность, по крайней мере на начальном этапе, в то время как имитация нравственных целей проникает глубже и может привести к более радикальным процессам трансформации, в чем-то сродни процессу «обращения в веру». Перестраивая свои общества после 1989 г., жители Центральной Европы стремились копировать образ жизни и моральные установки, которые видели на Западе. Китайцы, напротив, избрали путь, похожий на определение Веблена, – адаптацию западных технологий для стимулирования экономического роста и повышения престижа Коммунистической партии, чтобы противостоять «сладкозвучному зову сирен» Запада.

Имитация морально-этических норм (в отличие от заимствования технологий) заставляет подражать тем, кем вы восхищаетесь, при этом постепенно теряя самобытность – и как раз в тот период, когда собственная уникальность и общая вера (в том числе и в себя) должна быть основой борьбы за достоинство и признание группы, к которой вы принадлежите. Господство культа инновации, креативности и оригинальности, лежащего в основе либерального мира, означает, что население даже таких экономически успешных стран, как Польша, воспринимает проект адаптации западной модели под надзором Запада как признание в невозможности избавиться от подчиненности Центральной Европы иностранным инструкторам и арбитрам.

Противоречивый запрос – быть одновременно и оригиналом, и копией – неминуемо создавал психологическое напряжение. Чувство, что тебя не уважают, усугублялось ключевой особенностью продвижения демократии в посткоммунистических странах в контексте европейской интеграции – особенностью, которую вполне можно назвать главной иронией этого процесса. Чтобы соответствовать условиям членства в ЕС, демократизируемые – якобы – страны Центральной и Восточной Европы должны были проводить политику, разработанную чиновниками из Брюсселя, которых никто не выбирал, и международными кредитными организациями [29] Брюсселю, пребывающему в плену «экономикоцентричного» понимания политики, легче высмеивать мессианский провинциализм Будапешта и Варшавы, чем попытаться его понять. Для Брюсселя он почти непостижим. В глазах европейских бюрократов «бунт» Польши и Венгрии, получавших едва ли не самые щедрые финансовые влияния из ЕС, абсолютно иррационален. Так, в 2016 г. Венгрия получила 4,5 млрд евро из европейских фондов, что эквивалентно 4 % экономического производства страны. Польша получила более 11 млрд евро. Одно из ключевых положений европейской «Остполитик» заключается в том, что те, кто получает такие исключительные привилегии, не имеют права жаловаться. . Полякам и венграм говорили, какие законы принимать и какие процедуры проводить, при этом велели притворяться, будто они управляют страной сами. Выборы стали служить для того, «чтоб уловлять глупцов» [30] Аллюзия на строки из стихотворения Киплинга «Заповедь» (пер. М. Лозинского): «Останься тих, когда твое же слово // Калечит плут, чтоб уловлять глупцов…» – Прим. пер. , как выразился бы Редьярд Киплинг. Избиратели регулярно голосовали против действующих лидеров, но политика, сформулированная в Брюсселе, существенно не менялась.