Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет

Воображаемые римейки подпитывали его стремление выбраться из тюрьмы и переснять свое кино взаправду. Сразу по прибытии Син попросил разрешения написать Ким Чен Иру – попросить о помиловании, «рассказать о моих ошибках и моем видении северокорейской киноиндустрии». Он думал, что за неоднократные побеги его казнят, и логично заключил, что Ким еще надеется извлечь из него какую-то пользу, раз все-таки оставил его в живых.

На просьбу ему прямо не ответили, но временами отводили в комнату с письменным столом и стулом и велели составлять письмо с «самокритикой». «Я нарочно писал помедленнее, тянул время, – рассказывал Син. – Потратил неделю на пятнадцать страниц, отдал. В письме поблагодарил Ким Чен Ира за великодушие и извинился за попытки сбежать». Письмо ему вскоре вернули и приказали переписать; Син дорабатывал послание месяц. («Чем пространнее самокритика, тем лучше, – делился опытом Кан Хёк. – Десять страниц лучше пяти. Поэтому приходится сдабривать свое раскаяние пояснениями, отступлениями, политическим жаргоном, плеоназмами, синонимами и всевозможными повторами. В этом горьком блюде всего важнее эмфазы, подслащенные наречиями и вводными (по сути дела… безусловно… поистине… решительно)… Глазурью на торте служит высокопарная торжественная клятва никогда больше не допускать столь грандиозных ошибок, недостойных истинного члена социалистического общества. Внизу дата и подпись».)

Вскоре после завершения работы над второй версией самокритики начальник тюрьмы объявил, что Син может написать Ким Чен Иру еще – на сей раз о проблемах кинематографа Северной Кореи и возможных путях их решения. «Я предлагал методы кинопроизводства, способы снижения стоимости и повышения качества. [Еще] я рекомендовал отказаться от устаревших практик, выпускать фильмы по мотивам исторических событий» и подвигов настоящих северокорейских «героев». Всякий раз, когда Сина отводили в эту комнату со столом, он писал письмо за письмом и отдавал надзирателям, хотя ответов не поступало. «Ким Чен Ир меня похитил, – рассуждал он, ставя себя на место похитителя, – но был гостеприимен и заботлив. А я, несмотря на это, дважды пытался бежать. Он, наверное, считал, что я его предал». Син не знал, читают ли его письма, но впоследствии заключил, что, пожалуй, да – Ким Чен Ир любил быть в курсе всего. Так или иначе, Син, как и Чхве, усердно повышал свое идеологическое образование и бесконечно упражнялся в эпистолярном жанре.

Дни складывались в недели, недели – в месяцы, 1979 год превратился в 1980-й. Где-то в январе Сина перевели в другую камеру, в другом крыле тюрьмы; здесь подогревались полы и работал унитаз. Лечь все равно было негде, но имелись постель, мыло, зубная щетка, зубная паста и тазик для умывания. Сину велели экономить – брусок мыла выдали на полгода, зубную пасту на семь месяцев – и предупредили, что, если он израсходует все раньше срока, новых не дадут. Кормили рисом и супом, порой даже толстыми кусками лоснящегося свиного жира. Ежедневная пытка неподвижностью продолжалась. На стене кто-то идеальной каллиграфией начертал семь строк под заголовком «Предостережения»:

1. Беспрекословно повинуйся приказам надзирателей.

2. Не расспрашивай о других заключенных.

3. Не подслушивай разговоры надзирателей с другими заключенными.

4. Никогда не разговаривай с другими заключенными.

5. Если другой заключенный нарушает правила, немедленно сообщи надзирателям.

6. Пациенты обязаны беспрекословно выполнять распоряжения врача.

7. Не порти предметы, в том числе постельные принадлежности: это государственная собственность.

Назавтра активист отвел Сина в душ – как обычно, раз в две недели. «С зэками [он] обходился жестоко, но ко мне был добр», – писал Син. Он разрешил Сину пробыть в душе дольше положенных пяти минут и показал, как отрегулировать температуру воды. Син плескался, а активист внимательно наблюдал.

– Я тебя знаю, – сказал он. – Ты ведь муж Чхве Ын Хи?

Син онемел. После бесконечной изоляции вдруг появляется человек, который тебя знает. Как выразился Син – «все равно что встретить Будду в аду».

Активист дал Сину зеркало и бритву – роскошь по меркам тюрьмы номер 6. Вытирая бледное исхудалое лицо – и впервые за долгое время видя себя в зеркале, – Син спросил:

– Откуда ты меня знаешь?

– Да как тебя не знать-то, друган? Я был южнокорейский шпион. Повязали, дали двадцаточку. Еще пятерик остался.