Array Лао-цзы: Восточная мудрость

Эй, муфтий, нелеп твой судейский наряд!
Я пьян, но трезвее тебя во сто крат.
Я пил кровь лозы, ты – людскую. Неужто
Ты скажешь, что мой кровожаднее взгляд?

По-вашему, безбожник я? Ну что ж,
Мне не впервой ловить рукою нож,
Которым ловкий недруг целит в спину.
Но, кроме злобы, что с него возьмешь?

Червь ничтожный, тебя обжигает свет
Четырех элементов, семи планет.
Собери в закрома хоть все злато мира,
Но исчезнешь – и время сотрет твой след.
Я перлы жарких клятв Тебе не раздавал
И пыль грехов с лица украдкой не смывал.
Но верю, что меня Ты не оставишь, ибо
Я никогда двумя одно не называл.

Как чудесна эта роза, ароматна и сильна.
Но гниения угроза в ней уже заключена.
Если б туча собирала вместо влаги бренный прах,
Кровь блистательных красавиц проливала бы она.

Враг вписал меня в общество еретиков.
Но Всевышний-то знает, что я не таков.
Да и сам я, пришедший в обитель печали,
Знаю, кто я. А домыслы – для дураков.

Сбежав с любимой от невежд, в трущобах среди бела дня
Сидим, свободны от надежд, страх перед будущим гоня.
Мы за вино в залог внесли лохмотья, душу, тело, чтобы
Освободиться от земли, эфира, воздуха, огня.
Один твердит, что я – болтун и расточаю лесть.
Другой приписывает мне язычество и спесь.
А третий – пьянство и гульбу. Что толку спорить с ними,
Коль сам я знаю, кто я есть. И я таков, как есть!

Твердь земную и небо создавший Творец,
Ты тоской напоил миллионы сердец.
Уст рубины и лиц просиявшие луны
Спрятал в землю, сложил в погребальный ларец.

Жестокий небосвод, ты перешел черту:
Сорочку дней моих уносишь в темноту.
Прохладный ветерок ты превращаешь в пламя,
И в пыль – глоток воды, что у меня во рту.

О небосвод, твой гнев, неистовый и бурный,
Смыл тысячи царей под гул громов бравурный.
Когда б ты грудь земли осмелился рассечь,
Тебя бы ослепил рубинов жар пурпурный.

Навек замкнулся круг под чашей небосвода.
Куда ни глянь, мой друг, – все та же несвобода.
И стоит ли, скажи, печалиться впустую,
Что поздно мы пришли и близок час ухода?

Приходим и уходим – наги.
Живем, не думая о благе.
Мы бренны. Наше естество –
Пыль, ветер, искра, капля влаги.

Я пил бы чистое вино, но много лет подряд
В напиток дней моих судьба подмешивает яд.
Кебабом сердца своего кормлюсь. Лепешку доли
Макаю в соль чужих обид, печалей и утрат.

Я ухожу из этой круговерти
Тоски и зла. В печаль мою поверьте.
И пусть над гробом радуется тот,
Кто знает исцеление от смерти.
Я знаю мир: в нем вор сидит на воре;
Мудрец всегда проигрывает в споре
С глупцом; бесчестный честного стыдит;
А капля счастья тонет в море горя.

Жизнь-виночерпий, ты меня обжулишь все равно.
Мне опротивело твое поддельное вино.
Уж лучше выплесну в сердцах его остаток мутный,
Коль настоящего вина отведать не дано!

Кувшин купил я. Он в тоске бубнил мне, вечер коротая:
«Я шахом был. В моей руке сверкала чаша золотая
Затем ли, чтоб средь бела дня или в холодном свете лунном
Презренный пьяница меня сжимал, куражась и болтая?»

Я товар гончара в мастерской изучал.
Но услышал, как, стоя на полке, вскричал
Узкогорлый кувшин средь безмолвных собратьев:
«Кто из нас – продавец, покупатель, гончар?»

Я напился вчера, сокрушаясь о завтрашнем дне.
Узкогорлый кувшин я на камни швырнул в тишине.
И разбитый кувшин прозвенел черепками:
«Когда-то Был подобен тебе я, а ты уподобишься мне».

Что нам яд и нектар, если дни сочтены?
Нишапур или Балх, – если чаши полны?
Много раз после нас превратится на небе
Ломтик месяца в круглую дыню луны.

Пытаясь отдалить конец тропы земной,
Я наклонил кувшин и пил нектар хмельной.
И мне из уст в уста кувшин шепнул: «Послушай,
Я был таким, как ты. Побудь хоть миг со мной».

Я ворона узрел на черепе царя.
Он крылья распростер, надменно говоря:
«Где звон колоколов и гром литавр, властитель?
Где твой закат, скажи, и где твоя заря?»
Приятны взору моему задумчивых красавиц лица.
И к виноградному вину с утра рука моя стремится.
От каждой из земных услад я буду отрезать по дольке,
Пока моя сухая плоть в безмолвный прах не обратится.